* * *
И так нежен и милосерд этот вечер с высоким задумчивым лбом, что, право, он заслужил, чтобы его наказывали за милосердие и сострадание, и любовь. Чтобы его больно наказали за его высоту и чистоту.
И так же имел право быть распят этот нежный вечер, похожий на весну и на далекую позабытую родину души
* * *
Подошел к молодому безумцу мудрец и спросил его: «Какое имеешь ты право сметь?» Мальчик отвечал дерзостью: «Мне приходится сметь, потому что вы все слишком много умеете!»
А за дерзость ему связали на спину руки и отняли у него солнце. И отняли у него голубые небесные луга с белыми утренними барашками И вместо всего мира, дали на всю жизнь темный, сырой, каменный ящик
Он больше уже не видел солнца. Да это же был мой сын, мой сын!..
Нет! но того из мальчиков земли, с кем это сбудется, я люблю, как сына.
* * *
Жил-был еще один мальчик, нежный, застенчивый, чистоплотный, аккуратный
Но он посмел жалеть и любить, и от жалости он становился смелым и за это его взяли, как преступника, и увели от матери
В первый раз он очутился без нее.
Его страданья, неженки, брошенного в каземат, были ужасны, и он мучился тем еще, что был одинок в своем страданье, его лишения были больнее лишений неряшливых, грубых преступников, почти не замечавших грязного режима тюрьмы. Никто этого не понимал, и никому до этого не было дела.
Он не умел спать на жесткой наре. Как утром его повели к доктору он был совсем болен от бессонницы и дрожал
Трусишка! Однако, как ты дрожишь!..
Нет, я не боюсь, как вы смеете так говорить. Я дрожу потому, что я больной Я третью ночь не сплю, г-н офицер!.. И потом, там кажется кажется, на койке паразиты!.. Над ним смеялись. Его допрос доставлял даровую комедию. Он не мог есть пищу тюрьмы и болел. От паразитов и грязи у него сделались раны.
Над ним смеялись и товарищи по заключенью. Они чурались «дворянчика», они прекрасно здесь ели, спали и уживались
Нет! но дерзкого неженку, барчонка, умеющего говорить правду, я люблю больше героев
Я хотела бы погладить его сбившиеся на грязных нарах в бессонные ночи волосы.
* * *
СОЛНЕЧНАЯ ВАННА
Ну, теперь на тело поэта, лей лучи!
Горячей! На прозрачные пальцы, где просвечивают благородные кости г-на Маркиза облаков.
Жарь горячей! Верни им розовый цвет!
Посмотри, как неохотно слабые жилы привязали длинную шею к плечам.
Будь к нему щедрым, он растерял много, сумасбродный разиня! И вот кости светлыми узлами просвечивают под его терпеливой кожей и на высоких висках голубое небо.
Шпарь его хорошенько! Так ему и надо!
Он смеется? Что?!.. Возвращается жизнь к тебе, мот, расточитель, смешной верблюжонок?!..
Радуешься небось!..
На дюне лошади пофыркивают тревожно, протянув морду и распустив хвост, когда духи в светлых одеяниях проходят близко мимо и истаивают. Они проходят, и сейчас же растаивают белым паром.
Жарко!
Но нет, я все-таки не могу без мечты: я в себе ношу золотистое голубое тело юной вещи, и когда я впиваю жизнь, пьет и она: таковы поэты. Что делать?
Быть экономными.
Я так и делаю.
ИЮНЬ
* * *
СТРЕКОЗА
Но, ведь, ты голубей неба, стрекоза. Я царевна! Небо синее. Слышен густой пчелиный звон, он пахнет медом и смолой. Небо синее. Как поет земля и дышит лес! С золотых стволов шелестят чешуйки. Точно от солнца откололись. И от жара все кругом хочет радостно расколоться, как вот эта щепка с танцующим звуком.
Стрекоза на пне, под наплывом солнца, разгибает стеклянные крылья, и по ним, блестя, льется жар.
Растянулся ничком охотник созвучий и мыслей и жарится. Стрекоза, драгоценность, царевна покачалась над его плечами и грациозно села ему пониже спины, приняв эту часть за холмик. И блестит драгоценным рубином на его панталонах. Он и не подозревает об украшении, да еще этот хохолок на его лбу, вдобавок. Это вместе придало ему вид одураченный и милый. Стрекоза сверкает рубином на его драных панталонах, а перед его широкими, точно впервые очарованными глазами, другая, синяя, опускается и поднимается, поднимается, качаясь на медовых летних волнах.
* * *
В груди моей сегодня так мило просит.
Душа отвечает смолистому дню.
Душа хочет великого, душа хочет избранного, глубины, безграничной сокровищницы, возможного.
Вот тут под ногами еще сухо и хвойно, внизу зелен бережок таинственной канавки, и священные зеленые урны папоротника свершают обряд В груди у меня просит душа.
Тогда душа сосен выходит ко мне смолевым плавным волнением и говорит такие таинственные слова:
«Ты знаешь, ты единственная!
«Узнай, ты наша, запомни! Тебя прислали сюда Гении Вестники! Для нас. И это мы наполнили тебя».
«Еще знай, что во имя нас и беззащитной, оскорбленной здесь человеком природы, ты должна»
В эту минуту зовут обедать.
Сейчас! Я сейчас иду!..
Как это скучно!..
* * *
От счастья летнего рождаются слова! Все хорошие слова:
А пароходик со звонкой, красной Американской полосой сегодня утром видели с балкона.
* * *
Ах! какая лодка! У нее веселый нос, крутые ребра, все она веретёнцем: белая, с красной и зеленой полоской. Идет и ныряет, ныряет носом: так и режет волны: с ней размечтаешься не на шутку, летит! Перегони пароход! Ну их! Поцелуй, поцелуй синюю волну!..
Наше вам! очарованой белой принцессе башне маяка.
Ну, няряй! ну еще! еще!.. Ну, еще же! Зовут ее «Рыбка».
Хор
Он
Хор
Он
Хор
* * *
Да здравствуют гордые калоши! Кто встретит в лесах Балтийского побережья пару калош, без человеческих жалких ног, да узнает это ведь мои калоши. Они были слишком славны и велики, слишком велики, чтобы держаться на ногах. Возвышенные! Счастлив тот, кого назовут они другом, на чьих ногах они согласятся путешествовать Они всегда презирали меня.
Дождик, дождик, звени на крышах дач славную песнь о свободных калошах!.. Они были так благородно независимы и салонно воспитаны, что почти никогда не оставались в передней Нет!.. И я замечал это лишь тогда, когда они уже успевали достойно заслужить внимание всех, сидящих в гостиной
Я не завистлив, но на них всегда обращали гораздо больше внимания, чем на меня Я не вынес соперничества
И вот, одинокие, гордые, немного унылые, они свободны. О, калоши, гордые калоши севера!
* * *
Эх ты! У тебя рубашка вылезла над поясом!
Хоть полпуда муки высыпай тебе в рубашку.
Что раставил граблями пальцы Эй ты, мямля!
Ну, что уставился, да еще раскрыл рот!
Ты правишь лодкой?
Нет.
А лошадью?
Нет.
А дерешься?
Нет, право, оставь меня!
«Что ж ты делаешь целый день, длинная простофиля?»
Да, оставь, ну, не надо
Эх, отколотил бы тебя, да жаль, и вдобавок ты король, это для тебя, собственно, и небо, и земля
Да, ну, тебя, ты теперь так и простоишь разиня рот до самого Покрова! Знаешь что, дам-ка я тебе шлепка прямо из милосердия, а то простоишь ведь так, король, до самого Покрова.
* * *
НА ПЕСКЕ
Сосновые шишки, выбеленные на пустынном песке соленой водой и солнцем, принимают голубой цвет.
В каждой шишке, в разгибах ее согнутых чешуек кристаллизованная буря. Упорный ветер кристаллы северного настроения. Они были собраны в шапку и принесены домой, вместе с раковинами улиток, сомнительно пахнувшими тиной, и хорошенькими сухими шариками, которые дома выброшены встретившими, за свое явно заячье происхождение, и за которые принесший был осмеян. Как осмеян! Отбиваясь, он пробился сквозь кусты оставив на сучьях клочья тонких волос и бросился как молодой жираф нелепыми шагами осмеянного. Почему? Ведь заячьи шарики были сухие и очень хорошенькие. В округленных ямках песку лежали как в гнездышках.
Примечания
1
«Реализм авангарда» (фрагмент из диалога Геннадия Айги и Сергея Бирюкова). Впервые: Вопросы литературы. 1991. 6. С. 315. Цит. по: Айги. Г. Разговор на расстоянии: Статьи, эссе, беседы, стихи / Сост. Г. Айги и А. Мирзаева. СПб.: Лимбус Пресс, 2001. С. 284.
2
Гусман Б. Елена Гуро // 100 поэтов. Литературные портреты. Тверь, 1923. С. 80.