Луна в окне стала более прозрачной, а темное небо начало сереть близился рассвет. Гаррис, не выдержав, плотно запер дверь на несколько засовов.
Поспите, родные мои, хоть час. Никто не забредет сюда, я покараулю вас до утра, он успокоил своих посетителей, которые за все эти годы стали ему действительно близкими людьми. Даже попрошайки, которые нигде не работали, а только клянчили монеты у ворот приходской церкви, вызывали в нем жалость они тоже хотят жить! Никто из них не заслуживает такой жуткой смерти. Всех тех, кто был здесь он знал с детства. Пока они рядом с ним им ничего не угрожает.
И люди послушно положили головы на столы и сомкнули отяжелевшие от бессонных ночей веки. Усталость взяла свое, увещевание хозяина таверны о том, что он будет сторожить их сон с ружьем в руках немного усыпило и отогнало страх подальше отсюда. У Гарриса было всего лишь две комнаты с койками, а людей в его таверну набилось столько, что многим пришлось заночевать прямо на соломенном полу в пивном зале.
А этим временем убийца небрежно шел по улицам их города и открывал счет новым жертвам. Беспощадный и жестокий он не знал жалости и упивался своей властью над теми, кто считал себя в этом городе хозяином. И перед ним все стали равны и богачи и бедняки, и молодые и старики. Кто бы ни попался на его пути пощады не жди и смерть добровольно прими, ведь от его цепких лап никому не уйти.
Глава II. Удивительные новости
Томас Гордон вместе с дочерью Анной шёл через вересковое поле на работу. Рассвет начинал зажигать мерцающе-розовые огни на сером небе, но солнце пока еще пряталось за горизонтом. Прохладный утренний воздух, пропитанный озёрными туманами, будто невидимой плетью подгонял людей, спешащих на работу к тем, кто мог позволить себе и поспать подольше и не работать. Анна сильнее укуталась в свою кофту из овчины, Томас же ограничился тем, что застегнул одну пуговицу на шерстяной жилетке. Он работал главным конюхом у лорда Уильяма Дугласа, а его дочь с двенадцати лет была горничной у миссис Ненси Флеминг, жены юриста. После бессонной ночи голова у обоих гудела, будто колокол, в который били набатом, веки смыкались, а ноги подкашивались от усталости. Томас согнул плечи вниз, будто тащил на шее груз и бросал едва заметные взгляды на свою задумчивую дочь. Внешне она походила на него высокая и худая, с вьющимися каштановыми волосами и серьёзными зелеными глазами, вид усталый, но во взгляде воля к жизни и надежда. В молодости он тоже был таким его низкое происхождение не мешало ему бороться за место под солнцем, но вечная нищета и болезни от тяжелой физической работы сделали свое дело: он сдался и перестал бороться за лучшую жизнь. Она была для него заказана. Взор стал потухшим, и обреченным он принял свою долю и смирился со своей судьбой. Сейчас он был главным конюхом небывалое везение, но успел поработать и землекопом, и шахтером, и каменщиком. Когда у тебя нет никаких титулов, ты пыль под ногами богачей, вещь, которую используя на полную катушку, потом выкидывают на обочину судьбы. Когда слуги дряхлели от возраста и работы, хозяева выпроваживали их восвояси; очень часто они пополняли ряды нищих и бездомных. Но некоторым везло чуть больше если удавалось скопить немного деньжат от жалованья, они открывали дешевые кабаки и таверны, а некоторые слуги оставались доживать свой век в господском доме. Обычно это были няни и личные горничные. Все зависело от хозяев. Чем аристократичнее и богаче были хозяева, тем лучше они относились к прислуге. Им не нужно было самоутверждаться за счет слуг, они и так знали себе цену.
Когда они добрели до края поля их дороги разошлись. Анна пошла в левую сторону, где был двухэтажный таунхаус ее хозяйки, а Томас вырулил в правую сторону на широкую дорогу, которая вела к величественному замку лорда Уильяма Дугласа. Замок чуть возвышался над округой, так как находился на холме и был виден со всех концов города. Лорд Дуглас предоставил Томасу в пользование флигель на заднем дворе, именно там он и ночевал. Но, в последнюю неделю, когда начались убийства, он вместе с дочерью уходил в таверну к своему закадычному другу Гаррису Колтону. Тот бесплатно предоставлял ему место для ночлега.
На прощание, Томас предупредил дочь твердым голосом:
Жди меня вечером, пока я не зайду за тобой. Сама не иди в таверну!
Нет, отец, сегодня я останусь ночевать у миссис Флеминг. У меня уже нет сил тащиться через весь город к Гаррису, я хочу, наконец, хоть немного выспаться! Анна устало вздохнула и добавила: Не переживай за меня! Со мной будет Мэри. Она, бедняжка, уже несколько дней одна на чердаке ей страшно. Я не могу больше оставлять ее одну.
Томас недовольно буркнул, сдвинув брови:
Я знаю, что она твоя подруга, но она мне никто, а ты для меня все! Думаешь, я смогу простить себя, если с тобой что-нибудь случиться? он с беспокойством глянул на свою упрямую дочь.
Анна, хмыкнула и со странным блеском в глазах достала из кармана своего темно-зеленого платья маленький острый клинок.
Если он посмеет сунуться к нам, я перережу ему глотку, она злобно усмехнулась и посмотрела на город. Где-то там прячется убийца. Пусть лучше не переходит ей дорогу. Борьба за выживание сделала ее черствой и циничной: в ней не было страха перед убийцей. Ее жизнь была настолько трудной и безрадостной, настолько заурядной и однообразной, что смерть перестала пугать ее. Разве может быть что-то страшнее нищеты и тяжелой семнадцатичасовой смены? Девятнадцатый век на дворе но для простых смертных ничего не меняется.
Томас, взял клинок в свои мозолистые руки и рассмеялся. Его дочь с детства была отчаянной и совсем не боялась темноты, как остальные дети.
Хорошо, так и быть. Выспись сегодня ночью, но завтра вместе с Мэри приходи ночевать в таверну мне так будет спокойнее, он умоляюще посмотрел на дочь.
Анна, обняв крепко отца, ответила:
Не беспокойся! Завтра я с Мэри приду в таверну обещаю!
Они простились, и каждый пошел своей дорогой. Как тяжело расставаться с близкими людьми, пусть и на короткий срок. Особенно когда знаешь, что впереди лишь рутинная работа и общение с дотошными и вечно недовольными хозяевами.
Анна с тоской взглянула на просторное поле, на котором ветер колыхал вересковые заросли иногда ей хотелось стать дубом, стоять на зеленой равнине и дразнить ветками ветер, любоваться рассветами и закатами, наблюдать за пастухами, гоняющими стадо овец и давать тень для усталых путников, которые присядут на кочку под дубом, чтобы отдохнуть.
Она вошла в город, точнее пока на его окраины, здесь, на узких улицах, ютилась беднота. Люди жили во всем, что имело хоть какую либо крышу в сараях, в амбарах, в хлеву или в погребе. Маленькие и неопрятные хибары из сухого камня и соломенной крыши были пристанищем не только для людей, но и для клопов, блох, тараканов и крыс. Жуткая грязь в каждом углу дома способствовала этому. В одной жалкой лачуге могли проживать около сорока человек, на крохотных окнах никогда не было занавесок, на грязных матрацах постельного белья, бедняки не имели понятия, что это такое. Грязь была ни сколько результатом лени и безысходности, сколько итогом маленького количества воды, которая выделялась ежедневно на жильцов. У малоимущих не было денег на свечи приходя с очередной каторжной работы, они в темноте двигались наощупь какая уж тут уборка? На сон часа четыре, не больше, а дальше снова работа по семнадцать часов. Готовили на скорую руку у общественных костров, разводимых по ночам во дворе, потому что ни у кого не было денег на уголь, чтобы приготовить что-нибудь на печи. Обычно, это был бульон с отрубями и говяжьими почками, но это в лучшем случае, а так краюха черствого хлеба и кружка травяного чая. Смертность в таких антисанитарных условиях вырастала до высоты шотландских холмов особенно она коснулась детей до пяти лет. Матери старались к младенцам сильно не привязываться мало кто из них доживал до подросткового возраста, поэтому рожали побольше, чтобы хоть кто-то выжил. Смерть среди бедняков воспринималась, как нечто само собой разумеющееся похороны очень часто проходили без слез и горьких стенаний. Туалетов практически не было люди справляли нужду на лестницах, во дворах, у заборов. Жуткая вонь стояла везде и Анна старалась как можно скорее пройти этот участок города. Все страшные эпидемии, которые раз в десятилетие могли выкосить треть населения, непременно выползали именно отсюда, но городские власти упрямо не хотели замечать этого.