Придя домой, Иван приступил к осуществлению обеденного ритуала, то есть, проще говоря, поставил кастрюльку с супом на конфорку. Супа осталось только на одну порцию, значит, сегодня вечером придется варить новый. Иван обычно варил суп на целую неделю, хотя знал, что так делать решительно не рекомендуется (срок годности супа, пусть бы и стоящего в холодильнике три дня максимум), но варить суп чаще ему было лень. Он почувствовал себя Денисом Григорьевым героем рассказа Чехова «Злоумышленник», который отвинчивал гайки от рельсов и вовсе не понимал, что тем самым совершает уголовное преступление, а главное подвергает опасности жизни пассажиров поездов. Все отвинчивают и я отвинчиваю; а что этой железной дороге сделается? гаек-то много30. Так и тут: все варят суп надолго, и я варю а что моему здоровью будет? не помираю ведь. Не помираю, и хорошо. Не помираю, буду, значит, и дальше так варить. Тут он рассуждал еще и как обломовцы, знающие, что галерея возле дома может обрушиться, но не обрушивается ведь. Не обрушивается, значит, и не обрушится. Обрушилась, естественно31 Но здоровье его покрепче какой-то там галереи будет и еще лет десять послужит, а дальше заглядывать нет смысла.
Решив этот вопрос, Иван приступил непосредственно к обеду. Он признался себе, что весьма сожалеет о том, что не обладает желудком господ средней руки навроде Чичикова, «что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, так что вчуже пронимает аппетит, эти господа, точно, пользуются завидным даянием неба!»32 Эх Но нет, желудок у Ивана был совсем другого рода весьма капризный у него был желудок (следствие общей нервозности), так что он всегда был вынужден следить, как бы не съесть лишнего куска, да и к тому, что ел, всегда относился с некоторым подозрением. А тут еще сиди и ешь недельной выдержки суп. Неполезно это. Ну да съел Иван свою скудную порцию и, прислушавшись к своим ощущениям, пришел к выводу, что желудок сегодня капризничать вроде бы не собирается. Пока, во всяком случае. Хорошо. Теперь можно и чай пить.
Чай. Если пищу Иван принимал всегда на кухне, то чай он пил всегда в комнате, сидя перед телевизором, каковой он и смотрел в основном только в послеобеденное и после-ужинное время где-то по полчаса. Чай был его любимой трапезой тут он, можно сказать, чувствовал себя Алешой Бесконвойным из одноименного рассказа Шукшина; Алешей Бесконвойным с его глубочайшей любовью к банному ритуалу. А Алеша так любил париться в бане, что даже отказывался работать по субботам (а суббота была рабочим днем в колхозе), за что его песочили, песочили, но сделать с ним ничего не могли. «В субботу он просыпался и сразу вспоминал, что сегодня суббота. И сразу у него распускалась в душе тихая радость. Он даже лицом светлел. Он даже не умывался, а шел сразу во двор колоть дрова. У него была своя наука как топить баню. Например, дрова в баню шли только березовые: они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккуратно, с наслаждением»33. Но не об Алеше у нас сейчас речь, а об Иване, а он как раз баню совсем не любил и даже душ принимал далеко не каждый день, но зато любил он пить чай. Конечно, своей науки пить чай у него всё же не было, и сам чай у него был самый обыкновенный, и заваривал он его так, что любители чайных церемоний, верно, только руками бы всплеснули, и всё же когда он включал телевизор, а потом приносил в комнату чашку чая и блюдце с какой-нибудь выпечкой (коржиком или сочнем с творогом, или с песочным кольцом), на душе у него становилось как-то спокойно, умиротворенно. Вроде как всё шло своим чередом так, как и должно идти. А ведь именно в этом и состоит главная функция любого ритуала заколдовать реальность, умиротворить ее, сделать ее предсказуемо-приемлемой.
Итак, Иван сел перед телевизором и нет, так сразу он пить чай не начинал. Минут пять-семь чай должен был подостыть, а он пока что перепрыгивал с канала на канал, ища, на какой бы картинке ему остановиться. Это было важной частью действа тут не годились какие-нибудь там новости (а особенно криминальные) или первый попавшийся сериал нет, картинку еще надо было поискать. Лучше бы всего попасть на старый, пусть бы и сто раз просмотренный советский комедийный фильм просмотр советского кино, вероятно, и для пищеварения полезен в отличие от чтения советских газет34.
Однако пока что Иван не мог найти ни советского фильма, ни чего-нибудь другого. Попал он было на «Солярис» Тарковского, но это всё же не для «после обеда» кино. Можно сказать, сериал наоборот. Одно слишком низко, другое слишком высоко, а для «после обеда» требовалась золотая середина. Уже почти совсем смирившись с тем, что ему всё же придется удовольствоваться погружением в новостное месиво, Иван вдруг наткнулся на передачу о довольно известном советском актере. Ну что ж, не само советское кино, так о советском кино. Вполне подходяще. И пять минут как раз прошли можно приступать и непосредственно к чаепитию.
Сегодня к чаю у него был коржик. Вообще, Иван очень любил выпечку. Вы скажете, что тоже любите ее? Но люди, скажем, и грибы любят, но, как утверждает Толкиен, до хоббитов им в этой любви весьма далеко35. Вот и до Ивана вам, весьма вероятно, было бы далеко в вашей любви к выпечке. Обед без выпечки для Ивана и вовсе не был обедом, и он бы скорее обошелся без супа, чем, допустим, без коржика к чаю. Но коржик коржику рознь, как и песочное кольцо песочному кольцу, или сочень с творогом сочню с творогом. В этом состоит немалая проблема любви к пище становишься чересчур разборчивым и даже до абсурда капризным. Нормальный человек поел и пошел себе, а вот тот, кто любит поесть и то ему не то, и это не это. Уж коржики, казалось бы, все одинаковы. Но нет, стоит вам полюбить выпечку, и вы очень быстро поймете, что нет в природе двух одинаковых коржиков. Один слишком рыхлый, другой, напротив, чересчур твердый, пересушенный. Мелочь, конечно, но настроение уже не то. Непредсказуемые, в общем, это ребята одинаковые с виду коржики36. Соответственно, каждый раз, приступая к чаепитию, Иван с опасливым ожиданием делал первый укус каким-то будет его сегодняшний коржик? Оказался вполне себе. Бывают и повкуснее, но вполне подходяще. Как и программа по теле, в общем. На крепкую четверку. Иван не торопился на уничтожение всего одного коржика у него обычно уходило минут десять он бы с удовольствием уничтожил и два, и три коржа, но приходилось помнить о желудке. Параллельно он следил за программой об актере. Показывали отрывки из кино и спектаклей некоторые он знал, некоторые видел впервые. Вот, например, отрывок из теле-спектакля «Фома Гордеев», где актер играл крестного Фомы:
« Жизнь, брат Фома, очень просто поставлена: или всех грызи, иль лежи в грязи
Старик улыбался, и обломки зубов во рту его вызвали у Фомы острую мысль: «Многих, видно, ты загрыз»
Лучше-то ничего нет? Тут всё?»
Фоме внушалось, что да, тут всё, а он, видимо, хотел увидеть в жизни и что-то другое. Что-то кроме извечной грызни за кусок побольше. Отрывок этот весьма зацепил Ивана, тем более, что он не только не смотрел спектакля, но и книгу не читал. Тут ему пришлось поставить себя на место Сани Григорьева из «Двух капитанов» Каверина, а Саню его подруга Катя однажды поймала на незнании романа Диккенса при том, что Саня считался весьма культурно продвинутым индивидом37. А тут такой пробел. Это дело надо было исправлять. И Сане, и Ивану.