Уже с самого момента назначения Сазонова товарищем (то есть заместителем) министра в 1909 году не утихали споры о причинах подобного выбора. Современники расходились в своих оценках. Сам Сазонов и министр финансов В. Н. Коковцов в своих воспоминаниях говорят, что инициатором назначения был Извольский [Сазонов 1927: 7; Коковцов 1933: 1, 334]. Сазонов указывает, что к тому моменту он уже несколько лет по назначению Извольского возглавлял русскую миссию в Ватикане. Однако многие мемуаристы большинство из которых были оппонентами как столыпинской внутренней политики, так и поддерживаемого им и Извольским внешнего курса на сближение с Великобританией полагали, что новым министром Сазонова выбрал именно Столыпин. Некоторые обвиняли Столыпина в кумовстве: Сазонов приходился ему шурином[29]. Впрочем, Столыпин был достаточно умен, чтобы вполне осознавать, что родство само по себе ничуть не гарантирует общности их взглядов. Ведь с еще одним его шурином (братом жены Ольги), Д. Б. Нейдгардтом, придерживавшимся куда более правых взглядов, у Столыпина нередко случились серьезные политические разногласия [Hosking 1973:157,176; Rieber 1963: 22][30]. Другие же уличали Столыпина в стремлении к всевластию в духе великого визиря при дворе османского султана. Доля истины в этом действительно была: ведь Столыпин пользовался должностью председателя Совета министров, чтобы сообщить политической системе некую вертикаль. Теория же Сазонова, что он был просто-напросто выбран Извольским, чересчур упрощает ситуацию, поскольку на момент его назначения Столыпин по сути был уже начальником Извольского, авторитет которого был сильно подорван. Так что, учитывая шаткие позиции последнего, воспоминания Коковцова о том, что назначением Сазонова Извольский стремился умаслить Столыпина, представляются вполне правдоподобными [Коковцов 1933, 1: 334][31].
Кроме того, Сазонов был относительным новичком в большой дипломатии, не имея в Петербурге ни серьезного влияния, ни надежных связей[32]. Он занимал лишь два дипломатических поста в Лондоне и в Ватикане и лишь на втором наконец заслужил назначение во главе миссии. Относительно небогатый послужной список ставил его в еще большую зависимость от Столыпина, чем это было бы в противном случае[33], так что патрон имел все основания рассчитывать, что Сазонов куда покорнее будет следовать его курсу, чем Извольский.
Царь на тот момент играл относительно незначительную роль в определении политического курса, пусть и сохраняя за собой последнее слово при назначении того или иного министра. Он вполне мог бы не одобрить кандидатуру, предложенную Столыпиным, настояв на иной: к примеру, на прогермански настроенном П. С. Боткине или Н. Г. Гартвиге, яростном противнике Австрии и Англии, кандидатуры обоих, как говорили, рассматривались в качестве смены Извольскому. Однако Николай II склонялся к укреплению отношений с Великобританией и Францией, что было вполне согласно устремлениям Сазонова. Как отмечает Макдональд, Николай был сильно подавлен последними попытками собственноручно руководить внешней политикой страны, обернувшимися унизительным миром с Японией и Боснийским кризисом [McDonald 1992b; McLean 2001, chap. I][34]. Так что пока царь предпочитал фактически делегировать определение внешнеполитического курса своим доверенным лицам; несмотря на то что в бытность Сазонова министром Николай регулярно знакомился с важнейшими коммюнике и постоянно получал его личные донесения, как будет показано ниже, реальное участие царя было довольно ситуативным. Как вспоминает один мемуарист, во время мировой войны порой принимались решения вопреки воле царя, когда члены правительства понимали, что царская воля идет вразрез с политической реальностью. Порой на царя давили, чтобы тот переменил свое мнение, а порой действовали без его ведома [Михайловский 1993, 1: 7578]. Учитывая отсутствие стенограмм личных донесений Сазонова, с точностью установить степень вовлеченности в политический процесс царя не представляется возможным, однако очевидно, что Николай II отступил на второй план, оставив режиссуру и исполнение главной политической роли Столыпину.
Столыпинская политика избегания международных столкновений и внимания к внутреннему переустройству и обновлению основывалась на опасении, что новая война в ближайшее десятилетие выльется в новую волну революции [McDonald 1992b: 146]. Целью международных отношений являлось равновесие. Так что, сохраняя союзные отношения с Францией (договор 1894 года) и Англией (1907), параллельно Столыпин искал пути к укреплению отношений с Германией. Поиски увенчались успехом, и во время потсдамских переговоров в октябре 1910 года прошла встреча двух императоров, обсудивших интересы своих держав в Персии [Siegel 2002, chap. 4]. Сазонов понимал, что в сближении с Германией следует действовать крайне осмотрительно, он намеренно отложил официальное вступление в должность, дожидаясь завершения потсдамских встреч, дабы первым же его официальным иностранным визитом не стал визит в Германию, что встревожило бы французов и англичан. И тем не менее в русско-немецких переговорах некоторые увидели подтверждение своих (беспочвенных) инсинуаций касательно «германофильства» Сазонова, не принимая никаких опровержений[35]. В Париже и Лондоне, с другой стороны, отреагировали на русские объяснения потсдамских переговоров довольно настороженно.
Подобный акцент на мирных намерениях, впрочем, отнюдь не означал небрежения вопросами безопасности или армии страны. Плохо скрываемые опасения Франции и Великобритании по поводу укрепления русско-немецких отношений играли на руку Столыпину: ведь именно англичане с французами были кровно заинтересованы в том, чтобы Тройственная Антанта оставалась достаточно привлекательной и выгодной для России, чтобы предотвратить ее потенциальный дрейф к возрождению Союза трех императоров. Немецкие дипломаты также воодушевились после встречи в Потсдаме, с новой силой принявшись за расшатывание франко-русских отношений: раскол этого союза кратно улучшал стратегические позиции Германии ввиду устранения угрозы для нее войны на два фронта в случае конфликта с Францией.
Исходя из описанных соображений, Столыпин был вполне готов к определенному увеличению финансирования вооруженных сил. Так, председательствуя на межведомственном собрании в феврале 1908 года, он выразил согласие с тем, что нарастающий кризис на персидских границах требует усиления военного присутствия России на Кавказе [Mandelstam 1934:661]. Заботясь также о безопасности и на морских границах империи, обеспечивающих к тому же значимость России в качестве союзника, Столыпин поддерживал и развитие флота [Шацилло 1968: 82]. В августе 1909 года состоялось «особое совещание» с участием командования вооруженными силами и министров финансов и иностранных дел (отсутствующего Извольского заменял Сазонов), на котором Столыпин прямо высказался о необходимости создания «боевого активного флота», не ограничивающегося лишь миноносцами и подводными лодками. Новому флоту требовались мощные и крупные корабли, поскольку более скромные по размерам суда не могли противостоять могущественным морским противникам России. Впрочем, Столыпин предлагал с умом и осмотрительностью следовать современным течениям навализма, неоднократно подчеркнув, что первая задача русского флота именно оборонительная, ибо у России нет «наступательных целей»[36].