Государь потребовал от меня доклада по СЛТ к первому сентября текущего года, то есть у нас есть четыре с половиной месяца. Я думаю, что этого времени более чем достаточно, чтобы собрать все полные сведения.
По документам, командировочным деньгам, какой-либо помощи представьте мне конкретику уже завтра.
Ваше высокопревосходительство, я сделаю всё от себя зависящее, твёрдым голосом сказал Филиппов.
Столыпин улыбнулся:
Владимир Гаврилович, только не переусердствуйте. Прошу вас не как начальник, а по-человечески, по совести: проведите расследование максимально скрытно. Никто из посторонних не должен о нём узнать. Нам не нужна волна публичных обсуждений. Сегодня страна в таком сложном состоянии, когда мы не имеем права на ошибки.
Вы свободны, Владимир Гаврилович.
Филиппов щёлкнул каблуками, развернулся и торопливым шагом покинул кабинет.
Не задерживаясь в приёмной, он выбежал в коридор и скорым шагом устремился по нему. Полицейские при виде коллежского советника, мчащегося с горящими хищным огнём глазами, немедленно расступались в стороны, освобождая широкий путь грозе петербуржских уголовников.
Как бы он хотел провести это расследование сам! На бескрайних просторах дикой первобытной тайги! Никаких террористов, убийц, грабителей, уличных хулиганов, трактирных осведомителей! Только ты и доверенное тебе уникальное дело!
Но кто отпустит главу столичной сыскной полиции одного в тайгу? Тем более сейчас, когда город задыхается от уголовно-революционных преступлений?
Да и в сорок четыре года бродить по Сибири тучному, привыкшему к кабинетной работе организму уже тяжеловато. Это дело для молодого дерзкого сыщика, полного телесного здоровья и подвижного ума, не отравленного пылью архивных бумаг.
Часть первая «Путь в тайгу»
Глава 1
18 апреля 1908 года
Пятница
4 часа 10 минут
Санкт-Петербург
Набережная Обводного канала
Молодой высокий парень Пётр Суворов, сыщик уголовной полиции, насквозь продрогший от моросящего ледяного дождя, наконец добрёл до своего дома по погружённой в ночной мрак набережной.
Одинокий тусклый газовый фонарь, маяком зовущий в тёплую квартиру на пятом этаже доходного дома, живительной точкой света пробивался сквозь сырую тьму. Возле него неподвижно стояла скучающая лошадь, запряжённая в чёрную карету. Тишина.
На всякий случай сжав рукоять своего самовзводного револьвера Нагана, расположенного в самодельной кобуре под пальто за спиной, Пётр принял решение тихо проскользнуть мимо кареты в парадный вход своего дома. Смертельно уставший, он не имел ни малейшего желания пересекаться с её обитателями, кем бы они ни являлись. Но когда он поравнялся с лошадью, дверца кареты со скрипом приоткрылась, и из-за неё высунулся амбал в полицейской шинели, с петлицами губернского секретаря4, вечно недовольную физиономию которого можно было узнать при любом освещении: Николай Елагин, сыщик уголовной полиции Петербурга.
Что за лохмотья ты напялил? строго спросил Елагин, поднося к лицу карманные часы. И где ты в такой час шатаешься?! Я тебя с пяти вечера тут дожидаюсь, уже одиннадцать часов подряд!
Пётр отпустил рукоять револьвера, запахнул пальто и приблизился к карете.
Что случилось? спросил он.
Батя5 ищет тебя по всему городу! Весь сыск на уши поднял! Где ты только шатаешься?! гневно рявкнул Елагин, спрыгивая на мостовую.
Работаю по убийству, сухо ответил Пётр, начиная наполняться от хамского тона раздражением. Елагин служил в «летучем отряде» подразделении сыска, созданном для обходов и облав, поэтому своими вопросами лез не в своё дело: к расследованию убийств он отношения не имел.
Достал ты меня! В третий раз караулю тебя здесь полночи! Когда мне спать теперь?! В десять опять на службу!
Истинная причина раздражительного отношения Елагина была понятна. После проведённых Петром нескольких успешных расследований его многие сыщики стали недолюбливать, посчитав выскочкой и карьеристом. Его эффективная деятельность сказалась на общем фоне, царящем в отделении: к сыщикам, привыкшим работать посредственно, начальник сыска Филиппов стал относиться строже и требовать больше. Многим из них это не понравилось, и они увидели в Петре проблему, которая встала им костью в горле.
Елагин, например (середнячок по оперативным меркам, но ввиду огромной физической силы очень способный в задержании преступников), в свои тридцать два года не смог получить от начальства столько похвал, сколько «спесивый сопляк», всего два года назад пришедший в сыск с улицы. Как человек не очень развитого критического мышления он даже не пытался ревность к заслугам Петра скрывать. Назвать его тупым было нельзя (такие при Филиппове не служили), но и гением сыска он не являлся.
Так что случилось, Коля? спросил Пётр, заставив себя перейти на примирительный тон инструмент, который практически всегда эффективно работает.
Елагин вздохнул, поправил фуражку, оглядел его с головы до ног.
Батя ищет тебя со вчерашнего дня. Рвёт и мечет. Велел найти и передать, чтобы ты в десять утра явился к нему в кабинет. Можешь прийти в гражданке, он осмотрел рваное грязное пальто Петра, только навряд ли в такой. Это всё.
А что случилось?
Я не знаю, буркнул из-под усов Елагин, отвязывая от фонарного столба вожжи и забираясь на козлы. Где ты нашёл эти лохмотья?! Я тебя в них еле узнал!
Не дожидаясь ответа, да и не особо желая его услышать, он хлестнул вожжами по скучающей лошади, и та, развернувшись, спотыкаясь, замёрзшая, пошла вдоль Обводного канала в сторону реки Екатерингофки. Очень скоро тёмный силуэт кареты слился с чернотой текущей ночи. Только стуки подков да скрип колёс ещё какое-то время из непроглядной тьмы доносились.
Пётр быстро зашёл в парадное, тихо прошмыгнул мимо похрапывающего швейцара и взбежал по ступеням лестницы на последний пятый этаж многоквартирного дома. Тихонько отперев дверь, он шагнул внутрь своего жилища.
Скинув с себя промокшее рваное пальто, за бесценок купленное на толкучке и используемое для конспирации, Пётр прошёл на кухню и поставил на разожжённый примус чайник с водой. Присев за стол, он протянул к пламени свои посиневшие от холода ладони и принялся терпеливо ждать, когда тепло через них разбежится по всему его продрогшему телу.
Ко сну уже не клонило: срочный вызов Филиппова его взволновал. Начальник прекрасно знал, что он работает по очень сложному делу убийству купца на Московском шоссе, и поэтому по пустякам вызывать бы не стал. Что такого могло случиться, чтобы тот поднял для его розыска весь сыск, было не понятно. Вроде бы нигде не накосячил, ответственно ведёт операцию по задержанию особо опасного преступника. Вероятно, случилось что-то неожиданное, экстраординарное. Но почему связанное именно с ним? Такое не могло не настораживать.
Услышав шум забурлившей воды, он выключил примус, налил часть кипятка в большую кружку с чайным листом, а остальную залил внутрь алюминиевой армейской фляги, со времён госпиталя использовавшейся им грелкой. Пройдя в спальню, он бросил флягу на кровать и шагнул к старому платяному шкафу, доставшемуся с арендованной квартирой, дверца которого опять самовольно открылась, угрожая начищенной одежде пылью. Внутри него в свете электрической лампочки сверкнул серебристыми искрами повешенный на вешалке мундирный сюртук, словно решив о себе напомнить. На тёмно-зелёном сукне располагались две медали: «Знак отличия военного ордена четвёртой степени», в народе называемый «Георгиевским крестом»6, вручённый два с половиной года назад за храбрость, проявленную в Мукденском сражении, и нагрудная серебряная медаль «За усердие», заслуженная годом позже за раскрытие убийства купца. Смахнув с чёрных бархатных петлиц пылинки, Пётр закрыл дверцу и шагнул к прикроватной тумбочке. Отхлебнув чай, он поставил на неё кружку и, потирая ладонью обожжённые свежим кипятком губы, повалился на кровать.