Филиппов с Кошко едва уживались с ним даже в наигранной роли послушного юнца (с этими людьми ему просто повезло: чувство искреннего уважения, испытываемое к ним, помогало с природной спесью справиться). Если бы те столкнулись с его глубинным нигилизмом48, только который в конфликтных, спорных ситуациях повелевал его мышлением, они бы давно его из сыска выгнали. В критических ситуациях Пётр был неуправляем, а такие люди всегда вызывают у окружающих страх и отторжение.
От матери и отца ему достался не только тяжёлый спесивый характер, способный привести в бешенство любого начальника, но и такую опаснейшую черту мышления, как прирождённый авантюризм49. На дне мукденской воронки с раздробленной ногой в полушаге от смерти он оказался только из-за него. Ни один осторожный человек добровольцем на войну не сунется; первым по своей воле на пулемёт не побежит. От таких людей, как Пётр, земля испокон веков густо сдобрена перемолотыми костями, счёт которым История давно потеряла.
Если бы Кошко знал о характере Петра хотя бы самое малое, он никогда бы с ним о Степановке не заговорил. Ведь он, сорокаоднолетний мужик, достаточно насмотревшийся на жизнь, хорошо понимал, что туда, где мелькают тени интереса высокопоставленных лиц, соваться не следует. Никто твои подвиги не оценит, а без головы обязательно останешься.
Перед иркутской командировкой Пётр решил в «Деле Нойда» до конца разобраться. Приняв авантюрное решение, не просчитав до конца, к каким рискам оно приведёт, он отправился в Мурино искать встречи с местным полицейским урядником: тем самым, который с двумя стражниками в марте месяце арестовал Григорьеву загадочную опасную бабу, поднявшую руку на собственных внуков.
Усвоив главный полученный от Кошко постулат, что «Дело Нойда» является политическим (за кольским колдуном стоят интересы высокопоставленных чиновников), в само село Пётр предпочёл не соваться. За урядником он послал местного крестьянина, в поле перед селом подвернувшегося. Сообщив тому, что он сердобольный курьер, имеющий сведения до полиции, он сунул ему рубль и велел позвать урядника в поле, где будет его поджидать. В Мурино, на глазах жадной до сплетен сельской публики, ему светиться было опасно. Таким образом, в поле на удалении от села он встретился со знакомым унтер-офицером при минимуме свидетелей: за их встречей пронаблюдали лишь двое сопровождающих того конных стражников да извозчик кареты, который его туда доставил и который сейчас, промокший, голодный и уставший, вёз его домой.
Урядник опознал его сразу. Молодого столичного сыщика, совершившего месяц назад громкое расследование, закончившееся арестом Григорьевой, он встретил с почтением. Усилив восприятие своего статуса столыпинской доверенностью, очень пригодившейся, Пётр проехал с ним верхом на лошадях на пепелище Степановки, по пути подробно обо всём с глазу на глаз переговорив. На сельского полицейского министерская бумага произвела сильное впечатление: несмотря на разницу в возрасте (уряднику было 35 лет), он обращался к нему только «Ваше благородие» и только по имени-отчеству.
Сведения, которыми поделился урядник, оказались для Петра сенсационными. Они приоткрыли историю, которая касалась даже не Степановки с Мурино, и даже не Петербурга, а страны в целом.
Урядник сообщил Петру о трёх важнейших фактах.
Факт первый: кольский нойд был человеком с доказанными сверхчеловеческими способностями.
Урядник, сомневаться в словах которого оснований не было (тот выглядел дисциплинированным унтер-офицером), поведал Петру историю появления Нойда в Мурино. Придя после продолжительного странствия из Кольского полуострова в это село в середине сентября прошлого года, Нойд испросил дозволения местного станового пристава здесь остаться. Тот первоначально не захотел мириться с присутствием странного нищего оборванца сомнительной биографии и хотел его с семьёй прогнать. Нойд, в защиту своей полезности, сообщил тому, что взамен готов лечить местных жителей, потому что является знахарем. В знак подтверждения своих слов он предложил привести к нему любого сельского жителя, больного любым недугом, который нуждается в помощи. Хохмы ради пристав привёл к нему местного юродивого Гришку-дурачка, о котором знало всё село. Гришка был с рождения болен рассудком: путался в умственных построениях, имел слабую память с провалами, не был способен контролировать своё поведение. Обычно его отец (человек посему несчастный) держал его дома взаперти. На колдовство знахаря собралось поглазеть всё село, поскольку слух о подобном событии разлетелся по нему с высокой скоростью. Нойд потребовал освободить ему комнату от свидетелей и пять часов времени. Такую комнату пристав выделил ему в своём служебном доме. Урядник при этом находился рядом, то есть оказался свидетелем всего произошедшего. Что, по его словам, творилось в комнате, они не видели. Но время от времени слышали смех, плач, стоны и рычание Гришки.
О силе душевного потрясения урядника, через три часа увидевшего Гришку, можно было судить по тому, как он, вспоминая эту историю, многократно перекрестился. Когда Гришка вышел из комнаты, его никто не узнал. У бывшего юродивого в глазах появилось пристальное внимание, с лица исчезли ужимки, разболтанные движения в руках пропали. Он обнял своего оторопевшего отца, со всеми поздоровался, вышел на улицу, внимательно осмотрел присмиревшую толпу, ещё недавно хохочущую, и самостоятельно добрался до своего дома. На следующий день к приставу прибежал его восторженный отец, который, задыхаясь от волнения, сообщил, что сын его, Григорий, после сна ночного глубокого всех в семье узнаёт, ведёт себя прилично, всё внимательно разглядывает и пытается говорить осознанно, нормальной речью, без ужимок и глупостей. Через неделю, по словам урядника, Григорий полностью окреп и стал похож на обычного человека. Страшная душевная болезнь у него прошла. Сегодня, спустя полгода, он работает на кирпичном заводе и уже присматривается к местной девице, которой он встречно нравится.
Но это ещё не всё.
После излечения Григория Нойд (местные хотели прозвать его Колдуном, но он настойчиво попросил называть себя только таким именем) вылечил собственную племянницу урядника, страдавшую от паралича ног. В детстве она поскользнулась на берегу реки и сильно ударилась спиной о корень дерева. Едва тогда выжив, она стала инвалидницей у неё отнялись обе ноги. Восемь лет она прожила к кровати прикованная, посеяв среди своих родителей и сестёр великую скорбь. Урядник обратился к Нойду в надежде на чудо, при этом не особо в него веря: врачи прежде сказали, что такие повреждения позвоночника медициной не лечатся, и девица обречена всю оставшуюся жизнь прожить без чувства своих ног. Нойд дал согласие. Он потребовал своего присутствия возле племянницы, при этом полного отсутствия помех в своих действиях. Семья согласилась. Восемь долгих часов он бесстыже обнимал её то за спину, то за живот, то за ноги, ничего не говорил, не шептал. А после выпрямился, сказал, что девица вскорости поправится, и ушёл (жил он со своей семьёй в доме Григория, в котором отец того, благодарный спасению сына, выделил им отдельную комнату). Через четыре дня племянница заявила, что к ней вернулась чувствительность ног. На пятый день она смогла пошевелить пальчиками, на десятый день самостоятельно садиться, а через две недели смогла самостоятельно при костылях дойти до туалета на улице. Радости у семьи не было конца. Сегодня, спустя полгода, племянница полностью поправилась и, поскольку девица она красивая, уже оказалась отыскана женихом парнем из села, человеком воспитанным и добропорядочным.