Честное слово, мне бы не хотелось
Товарищ из ДОСАРМа поднял палец, призывая к тишине:
Настрелялись, понимаю. Сам с сорок первого на передке. И все-таки придется. Надо.
Нельзя сказать, что Герман не сопротивлялся пытался, но ровно до тех пор, пока досармовец не потерял терпение и не намекнул максимально прозрачно: пацифизм это чуждое настроение и в настоящее время на повестке дня не стоит, по крайней мере до тех пор, пока не будет выкован ядерный щит страны.
Правда, с ружьями пока что-то не заладилось. И хлыщ Герман учил ребят прицеливанию изготовке хватке дыханию спуску курка на выхолощенных пистолетах. Было их всего три штуки, зато какие! Наган, парабеллум и крошечный, совсем детский браунинг.
Как поведал всезнающий Альберт, все эти богатства личное боевое оружие, фронтовые сувениры, сданные на выходе в отставку полковниками и генералами.
Я б ни за что не сдал бы, заметил Колька, ни в жисть.
Альберт прищурился, шикарно выпустил из носа две толстые струи дыма:
Куда б ты делся. Светила бы статья за хранение оружия без разрешения рванул бы сдавать, впереди собственного визга.
Прямо щас.
До пяти лет, со значением добавил ученый друг, и не условно.
Колька промолчал.
Как он ни старался, со стрельбой у него не ладилось.
Зато у Оли очень даже. В ее ясных глазах таких больших, доверчивых, в густых пушистых ресницах, таилась исключительная прицельная панорама, тонкие, полупрозрачные руки демонстрировали невероятную координацию движений и твердость, отсутствующие мышцы редкую память так, скорее всего, нашептывал ей на ухо подонок Герман Иосифович.
Стрельба это монотонное занятие, вещал он своим тихим, тараканьим голосом. Это не беготня скопом за мячом, не размахивание кулаками. И даже не самбо. Стрелок ведет самый трудный бой: с самим собой. Хладнокровие, выдержка, глазомер это всего лишь полдела. Главное владеть собой и своими эмоциями А вас, Пожарский, пока побеждает Коля маленький мальчик, не способный справиться с собственным глупым и смешным раздражением.
Зато Оля ох уж эта Оля. Стоило ей взять в руки пистолет особенно жаловала она этот крошечный, курносый браунинг, обмылок настоящего оружия! как она преображалась. Весь мир прекращал свое существование. Ходи ты вокруг нее колесом, играй свадьбу, распевай матерные частушки, она ничего не слышала, не видела ничего, кроме мушки и прицела. Пожалуй, что и не думала.
Мягкое, уверенное движение тоненького прозрачного пальчика, выстрел, и десятка.
Десятка, подтвердил Вакарчук. Гладкова, вы редкостная умница. Я думаю, вам стоит подумать о чем-то более серьезном, нежели школьный тир. Помнится, на Олимпиаде в Лос-Анджелесе
И он гнал какую-то чушь про заморские страны, а Оля внимала ему с горящими глазами, и длилось это долго, тошнотворно долго, а закончилось обещанием:
Если вы сможете посещать тир по вечерам, я с удовольствием научу вас интуитивной стрельбе.
«Если она еще и по вечерам будет «посещать», поубиваю обоих», в бессильной злобе подумал Колька.
* * *
У дома встретился Санька Приходько, с хрустом жуя, предложил:
Хочешь кальмотик? и отсыпал из кулька сушеной свеклы.
Поблагодарив, Колька переложил ее в карман и тотчас кусочек вкуснятины запихнул в рот:
Что, тетка Анька расщедрилась?
Санька ухмыльнулся:
Дождешься от нее. Светке Герман подкинул на зуб.
Колька чуть не поперхнулся. Хотелось выплюнуть содержимое, но ненависть ненавистью, а свекла свеклой.
Ну всех прикормил, садовод и добавил непечатное.
Санька от удивления приостановил жевание, подвигал прозрачными ушами, складывая два и два, и наконец понимающе кивнул:
Ну да. Понимаю. Только все-таки зря, мужик-то он нормальный.
Нормальный мужик цветочки разводить не станет, упрямился Николай.
Ну а эти там, как его, беса Тимирязев.
Это другое, заявил Колька уверенно.
Но все-таки не жадничает, увещевал Санька, луку приволок. Вон тетке герань в горшке подарил. Теперь как хорошо, моли нет.
Она у вас с голодухи вся перемерла.
Не. Герман преподнес, моль разбежалась, тетка и раскисла. Сидит, слезки в чашку роняет, а он ей еще и втолковывает, мол, от цветка еще и нервы успокоятся.
Он что, тут? насторожился Колька.
Да вон со станции зашел, с теткой Анькой кипяток гоняет. Да и Олька заскочила. Сперва до тебя подалась, не застала, теперь у нас, Светке помогает с арифметикой
Уже не слушая приятеля, Колька вбежал на этаж и по-хозяйски отворил хронически не закрывающуюся дверь.
Картина, представшая перед его покрасневшими глазами, была ужасна. Вокруг стола хлопотала тетка Анька Филипповна, красиво причесанная, вся какая-то отглаженная-накрахмаленная, даже помолодевшая и похорошевшая. Оля с огромными глазами, забыв о том, что перу не место во рту, и мелкая Светка, которая успевала жевать, хрустя за ушами, и восхищенно таращиться, и ненавистный Вакарчук со своим желтым чемоданом.
Орудуя хваталками, дурацкий Герман ловко управлялся с тетрадным листочком, складывая самые разнообразные бумбезделки. Как по волшебству, превращались листки то во «всамделишную» прыгающую! лягушку, то в истребитель, то в двухтрубный пароход
Теперь розочку, распорядилась Светка.
Ну это же совсем просто, с неизменной улыбкой заметил физрук, но противиться не стал, сложил листок в длинную полосу и быстрыми, точными движениями, почти не останавливаясь, как-то скрутил, расправил, подтянул, и вот в его поганых руках расцвела розочка пусть в линейку, но почти как живая.
Светка аж лапками всплеснула, тетка Анька уже всхлипывала от восторга, а этот гад со своей малахольной улыбкой протянул цветок Оле.
Плотно прикрывая за собой дверь, никем не замеченный Николай успел услышать, как Вакарчук пообещал:
Вот подождите, когда зацветут настоящие
Жди-дожидайся, проскрежетал Колька.
Дальше он действовал как в тумане, даже не задумываясь ни о самом поступке, ни о последствиях. Ближайшая телефонная будка с новехоньким аппаратом находилась в пяти минутах ходьбы быстрым шагом. Совершив звонок по «ноль-два» и произнеся несколько слов нарочито измененным голосом, Колька отправился бродить куда глаза глядят. Видеть никого не хотелось, и идти домой было нельзя вскоре в округе будет людно. Исключительно людно.
Бригада прибыла пятнадцати минут не прошло, и вот уже битый час старательно, по миллиметру разоряла поочередно огород, цветник, самый двор. Далее перешли в помещение, повскрывали окна и полы, отодрали пороги, перерыли-перетрясли книги и потом, видимо с досады, якобы случайно наподдали по стеллажам так, что они попадали доминошками, один за другим. Все пришло в состояние первобытного хаоса.
Несмотря на позднее время, скопилось немало наблюдателей: кто-то негодовал, кто-то охал, в основном же молчали и смотрели, готовые к любому развитию событий, от самосуда до бунта в зависимости от ситуации. Однако за оцепление никто не рвался, туда допустили только представителя администрации и лицо, занимающее помещение.
Старший группы, сапер лет двадцати, не более, злой, как горчица, и сильно загорелый, объяснялся с Петром Николаевичем:
Вызов поступил, что схрон у вас гранаты, боезапас, мины, нас к вам и бросили. И, главное дело, собаку не дали занята, мол, сами вынюхивайте. А мы только-только с Алушты, задолбанные до последнего предела. Ексель-моксель. Полгода впахивали вся набережная, пляж, парк, мосты, плантации эти розовые, виноградники. Ходишь работаешь, а местные орут, за руки хватают, мол, не тронь, только-только развели. А там-то, под розочками, и шпринги, и наши, в деревянном корпусе что ты!
Немецкие, наверное? В деревянном-то корпусе.
Ага, зло сплюнул тот, наши. Противопехотные фугаски по двести граммов тола: задел и шабаш, руки-ноги собирай по винограднику.