Но призы это не для всех, иное дело тотализаторы. Они процветали. Азартные товарищи, которые сами страдали косоглазием и дрожанием рук, тем не менее прекрасно разбирались в талантах других стрелков и с удовольствием ставили грошик-другой на того или иного меткого снайпера. Причем нередко обогащались.
Это было известно абсолютно всем, но, во‐первых, руки у власти до всего не доходили, а во‐вторых, и незачем. Куда удобнее, когда весь потенциально опасный элемент сконцентрирован в одном месте, как тараканы у воды.
В этот злополучный день у Кольки с Олей вышел не то что скандал, но некоторое разногласие. Всему виной оказался Колин галстук-селедка. Красивый, в удивительную полоску, с которым он старательно сражался, добиваясь нужного, чуть косого узла. И вот когда Колька и галстук явились перед Олей, эффект оказался совершенно не таким, как замышлялось. Оля сначала подняла брови, потом фыркнула, потом пожала плечами и вроде бы смирилась. Только к парку шли они какими-то партизанскими тропами, избегая большого скопления народа. На прямой вопрос Оля ответила, что если он, Пожарский, с самого начала собирался нацепить на шею дохлого попугая, то предупреждать надо было.
Да понимала бы чего! возмутился Колька. Красивый галстук! Что, постоянно в серо-буром ходить, как попы да монахи?
Тоже мне, щеголь! Такие штуки на шею только деревенские дурачки вешают типа Витюши, заявила Оля и высокомерно замолчала.
Так звали местную достопримечательность Витю-юродивого или Витю-Пестренького, единственного сына подсобной рабочей в продуктовом магазине, инвалида недоразвитого, который страсть как любил навешивать на себя все, что находил. Разукрашенный, как новогодняя елка, бродил Витя по району, и чего только на нем не было от рекламы «Вносите вклады в сберкассы!» до мышеловки.
В общем, вечер начинался не так приятно, как мечталось. А тут еще вышли к тиру, а там провокатор заведующий выставил на кон удивительную вещь: трофейное зеркало в оловянной оправе, с подставками под свечки. Настольное, загадочно сияющее, да еще и в футляре, обитом алым бархатом, с серебристыми замочками, оно было прекрасно до такой степени, что даже мужикам не приходило в голову задаться мыслью, зачем оно им нужно. Зеркало просто притягивало и манило.
В итоге, бормоча: «Буду сам смотреться аль на картоху сменяю», пытатели счастья просаживали практически всю получку. Хитрый завтира задал непростую задачку.
Смотри сюда, объяснял он, вот тебе два монтекристо, заряжаю зараз оба. Первым выстрелом надо поразить вот ту мишень, с зайцем. Шлепнул зайца от тебя начинает улепетывать вон тот волк. И если со второго ружья его снимаешь, то забирай приз.
Многие пробовали, спуская жирнее зарплаты шутка ли! Заяц, зараза, немедленно заваливался, и, пока игрок хватал второй ствол, вскидывал и целился, волка уже и след простыл.
Какая красота, правда, Коля?
Колька с изумлением посмотрел на Олю: полуоткрыв рот, прижав к заалевшей щеке сплетенные пальцы, она огромными восхищенными глазами прямо-таки пожирала эту никчемную мещанскую глупую вещь!
А ты знаешь, что в такие тарелки только вертихвостки смотрятся? не выдержал он. При свечах.
Оля вспыхнула еще жарче и высокомерно заявила:
Ты глуп. Ты потому так говоришь, что никогда в жизни тебе не попасть!
Больно надо время тратить на всякую лабуду. Галстуки только Витюши носят, передразнил он, а сама-то спит и видит, как бы перед зеркальцем хвостом покрутить. Свет мой, зеркальце, скажи!
Простите, Николай, но вы заблуждаетесь, попенял невесть откуда взявшийся Вакарчук, сияя белоснежным кашне, в пальто, мастерски перешитом из шинели, элегантный до невозможности. Внимание к собственному внешнему виду не только обязанность любого советского человека, но и проявление уважения к окружающим.
В этот момент один из посетителей, уже не смущаясь, послал завтира вслед убегающему волку, и кто-то замазал на то, что все это жульничество и все равно не попасть, только дерет, дармоед, с трудящихся втридорога. Дурацкий Герман с легкой укоризной сказал:
Зачем же так грубо? и подошел к столу с ружьями. Не надо грубить, не следует нервничать. Ни одно дело не следует начинать со зла. Достаточно просто успокоиться, прицелиться и выстрелить. И приз будет, непременно.
Кто-то сгоряча пообещал ему с полным спокойствием отвесить по полной, но завтира прекратил бесплодную дискуссию:
А ты бы, мил человек, проповеди оставил на улице, а сам бы выступил, как полагается.
Ну а почему бы и нет? вежливо отозвался Вакарчук. Сколько с меня следует?
Завтира запросил, не стесняясь. Герман не просто без возражений выложил больше официальной таксы, но и смирно дожидался, пока барыга зарядит оба ружья. Не придирался, не делал попыток осмотреть инвентарь, спросить, что за кривые костыли ему тут подсовывают, покритиковать пули. Просто стоял и ждал, неторопливо сдергивая по одному пальцу перчатки.
Однако, как только пошел заяц и вокруг притихли, лишь кто-то деловито мазал десятки «за» и «против», физрук, молниеносно вскинув монтекристо, как бы и не целясь, выбил одну мишень, четко и легко, и, снова как бы неприцельно, завалил из второго ружья и волка.
Повисла гробовая тишина, потом заорали все и кто проиграл, и кто выиграл, вопили одинаково восторженно.
Заведующий тиром не просто с уважением, но даже с неким благоговением снял приз с подставки, сдул тонкий слой пыли и преподнес Герману. Вакарчук попытался отказаться:
Что вы. Ни к чему мне. Я просто так, чтобы показать, что для народа-победителя нет ничего невозможного. Вы согласны?
А то как же, немедленно отозвался завтира, с восторгом прикидывая, сколько народу еще пополнят ему кассу, пытаясь повторить подобный номер.
Однако один из завсегдатаев‐энтузиастов, плотный мужик с увесистыми кулаками, решительно заявил:
Э‐э‐э, нет, милый. Гражданин вот выиграл значит, шабаш. Отдавай, раз обещал.
Самолично отобрав у завтира футляр, он впихнул его в руки Вакарчуку:
Неча баловать. Вы учитель, должны понимать.
Тоже верно, согласился тот, непедагогично. Вы правы.
Повернувшись, он вложил футляр в Олины руки и был таков.
Она, открыв рот, потеряв дар речи, ошеломленно переводила глаза с удивительной вещи на дверь, за которой скрылся физрук. И было у нее во взгляде нечто такое, от чего Колька процедил, сжимая кулаки:
Верни немедленно.
Нет, тотчас ответила Оля, нет. Мое. Не отдам.
И совершенно по-детски прижала футляр к груди, глядя испуганно, но твердо. Пацан скрипнул зубами. Как будто со стороны увидел он себя красного, взъерошенного, в дурацком галстуке, на которого (как он думал) все смотрят с насмешкой, и совершенно по-взрослому рассудил: нельзя ни скандалить, ни кричать. Не надо унижаться.
Как дите малое, с натянутой улыбкой произнес он. Девчонка есть девчонка. Ладно, пошли отсюда.
* * *
Дня не прошло после этого, как школу посетил представитель ДОСАРМа, о чем-то они говорили в кабинете Петра Николаевича сперва тет-а‐тет, потом откопали из книжных завалов Вакарчука, потом долго шептались с завхозом.
Итогом данных совещаний-заседаний стало единогласное решение об учреждении при школе секции юных стрелков, да не просто, а чтобы с настоящим тиром в подвале, на месте бомбоубежища.
Обустроим по полной программе, говорил досармовец, для убедительности рубя ладонью воздух. Оружие, расходные, инвентарь все в лучшем виде. Вы фронтовик, офицер, товарищ Вакарчук, понимаете, как важно не ронять уровень всеобуча. Сплошь психологии и логики, а военруков нет. А случись что чем воевать будем, болтологией? Так что придется вам.