Уайпо смотрит долго, не отрываясь, наблюдая за каждым движением ручки. Чернила, похоже, подсохли, и штрихи выходят неравномерными; я никак не могу прорисовать крылья, но это неважно. Это птица перепутать нельзя. Я с триумфом смотрю на бабушку.
У нее на лице появляется виноватое выражение. Она качает головой и шепчет что-то на мандарине.
Что ж, попробуем иначе. На новой странице я рисую большое пушистое тельце гусеницы. Очередная стрелка показывает вправо там я изображаю бабочку. Я еще не успела закончить, но бабушка уже активно кивает. Она поняла. Пальцем она проводит по стрелке от одного существа к другому.
Я вырываю страницу с изображениями мамы и птицы и кладу рядом со второй страницей с гусеницей и бабочкой.
Пару секунд слышно лишь тиканье крошечных часов на полке. А потом Уайпо понимающе вздыхает. Она прикасается к дедушкиной руке, он открывает глаза и смотрит вниз на два листка бумаги.
Моя мать превратилась в птицу, произношу я по-английски.
Бабушка кивает.
15
Я просыпаюсь от резких голосов. Медленно сажусь, словно потерянная в пространстве. В глазах болезненная сухость, а мышцы будто покалывает тысячей крошечных иголочек. Я поспала впервые с тех пор, как птица принесла в наш дом посылку. Я пытаюсь вынырнуть из болота усталости, но становится только хуже.
Моя рука сложена в кулак; разжав пальцы, я вижу на ладони теплую цепочку с цикадой. В местах, где в кожу врезались уголки кулона, остались вмятинки. Цепочка прилипла к коже; я стряхиваю ее на подушку.
Снаружи, за отодвинутым уголком шторы спокойный, погруженный во тьму мир. Еще не рассвело.
Децибел за децибелом нарастает шум голосов. Бабушкин звучит жестко и оборонительно. У папы необычайно высокий и почему-то немного носовой тембр. Голос бабушки окрашен в охру, а папин в королевский синий. Их слова сталкиваются с такой скоростью и силой, что я не могу уловить ни одной знакомой фразы.
В доме только одна гостевая спальня; прошлой ночью, когда я зашла в комнату, папа, уступив мне постель, уже расположился на полу наверняка лишь притворяясь спящим на своей груде одеял. Я не особенно надеялась уснуть уж точно не после того, как выяснилось, что коробка на самом деле была уничтожена.
Когда он встал? Который сейчас час? Лиловое замешательство застилает сознание.
Когда я дохожу до конца коридора, я вижу папу он стоит ко мне спиной; но по тому, как вздрагивают его плечи и как он прижимает к голове кулак, я понимаю он плачет. Впервые со дня похорон я вижу его плачущим.
Дедушка стоит на другом конце комнаты с тем же успехом это мог бы быть другой конец Тихого океана, одной рукой хватаясь за спинку дивана. На лице у него застыло грозное выражение. В дверном проеме, разделяющем кухню и гостиную, глядя в пол и тряся головой, стоит бабушка.
На протяжении бесконечной беззвучной минуты меня никто не замечает. Затем все они одновременно вдруг смотрят так, словно обо мне объявили на какой-то неведомой мне частоте. Уайпо мгновенно отрывает взгляд от пола. Папа разворачивается.
Прости, Ли, выпаливает он, бабушка в унисон произносит что-то на китайском. Отец направляется обратно в комнату для гостей, проносясь мимо меня с такой скоростью, что воздух превращается в ветер.
Уайпо ныряет в кухню и мгновенно возвращается, сжимая в руках пластиковый контейнер. Она перечисляет слова, которые звучат как музыка и в то же время не звучат никак.
Простить за что? Я разворачиваюсь, чтобы мой голос догнал папу в другом конце коридора.
Она спрашивает, чего тебе хотелось бы поесть, переводит папа через плечо.
Я делаю шаг в его сторону.
Пап, что ты делаешь? Что происходит?
Уайпо бережно берет меня за локоть и отводит обратно в кухню. Пакет за пакетом, коробку за коробкой вынимает она из холодильника продукты, предлагая мне бесчисленные варианты обеда. Овощи, сырые дамплинги, разнообразные каши, сыр тофу, маринады
Yao buyao?
Yao, отвечаю я. Да. Хочу. Слава богу, хоть это я поняла.
Ее глаза загораются при каждой моей попытке изъясниться на китайском. Она берет сковороду, а я разворачиваюсь в коридор ровно в ту секунду, когда папа выкатывает из комнаты свой чемодан и рюкзак.
Папа!
Он виновато на меня смотрит.
Прости, Ли, я не могу.
Что?
Я перевожу взгляд на дедушку, который теперь сидит на диване. Его глаза закрыты, плечи не двигаются.
Твоя мать Папин голос срывается. Она не хотела, чтобы мы спорили.
Я выпячиваю подбородок.
Я ни с кем не спорю.
Она бы не хотела, чтобы мы злились Или держали обиду друг на друга. Ни из-за нее, ни из-за прошлого. Это именно то, чего она пыталась избежать. А теперь я нарушаю обещания, которые дал ей, когда мы поженились.
Вы поженились почти двадцать лет назад. Все меняется.
Он устало смотрит на меня.
Я тоже так думал. Но меняется не все.
Я скрещиваю руки на груди.
Мы только что приехали. Ты не можешь просто взять и заставить меня уйти.
Я и не заставляю, поспешно отвечает папа. Я не заставляю тебя уезжать. Понимаешь? Ты можешь остаться, а я пока побуду в Гонконге
Я не верю своим ушам меня встряхивает, как при землетрясении.
Ты что, шутишь? Ты хочешь просто оставить меня? Здесь?
Ты в надежных руках, произносит он, потирая виски. Под глазами у него темные мешки, в волосах нити седины. Ты останешься с родными. Я вернусь за тобой, когда будешь готова ехать домой. А я пока куплю тебе сим-карту. И за углом я видел интернет-кафе, так что можешь
Они ведь даже не говорят по-английски! Как я буду с ними общаться?
Практикуй китайский, тихо отвечает он. Ты ведь всегда хотела
Все это похоже на шутку. Он что, смеется? Ну что я могу сказать на китайском? Да практически ничего.
Кто-то должен придумать закон, который запрещал бы всем родителям использовать то, что их дети однажды им сказали, против них самих.
Я наблюдаю, как он выталкивает чемодан на улицу, сбрасывает тапочки и просовывает ноги в ботинки, даже не развязывая их. Прежде чем закрыть за собой дверь, он произносит голосом, пронизанным виной цвета фуксии:
Я тебя люблю, Ли.
Я слишком зла, чтобы отвечать.
Никто даже не прощается с ним.
16
В памяти медленно оживают слова и фразы на китайском, которые я когда-то разучивала:
Shengqi = злиться
Weisheme? = зачем?
Hao buhao? = нормально?
Buhao. Не нормально. А точнее, очень даже плохо.
Я поверить не могу, что меньше часа назад стояла и смотрела, как уезжает папа. Отчасти я испытываю облегчение. Отчасти отвращение. Как я без его помощи получу ответы на свои вопросы? Как отыщу птицу? Ализариновым пунцовым во мне вспыхивает ярость, и в горле, готовый вырваться наружу, застревает крик.
Я сижу на кровати в гостевой спальне и перебираю на коленях подвеску. Прохладная серебряная цепочка струится в моих руках. Цикада на кулоне выглядит чуть ли не живее настоящей.
Как так вышло, что я держу ее на ладони? Письма, фотографии как они сохранились?
Если что-то поджечь оно сгорит. Но эти предметы не сгорели.
Мой гнев шипит и брызжет, словно зажженная спичка, соприкоснувшаяся с водой; внезапно испаряются все чувства, кроме одного это чувство невероятного измождения.
Утренний свет просачивается внутрь, обволакивая пыльные края штор. Я отодвигаю их в сторону, чтобы взглянуть на город.
Мой взгляд останавливается на двух круглых блестящих глазах цвета пламени с чернильными зрачками. Они совсем рядом прямо за оконной решеткой, сосредоточенно смотрят на меня. А вот и клюв длинный, заостренный, угольно-черный. Алые перья загибаются кверху, переходя в хохолок на макушке.
Воздух словно прилипает к стенкам гортани; желудок резко сжимается. Паника смешивается с чувством облегчения, переливаясь смесью оттенков оранжевого и желтого.