Перед переходом в очередной вагон, кондуктор резко остановился и сказал громко, прямо мне в лицо.
Хочешь узнать, что такое злость?..
Нет, мотнул я, но он продолжил фразу без остановки.
Так я тебе покажу сейчас злость!
Он открыл дверь, на которой было написано фломастером «Вагон надежды».
Меня обдало пронзительным запахом смерти.
Что это?
Я, шатаясь, вошел в вагон, где повсюду: на сиденьях в проходах стояли тысячи клеток. Сумасшедший крик и свист заглушил стук колес и шелест ветра в оконных щелях. Бесчисленное количество птиц больших и маленьких, цветных и бесцветных вплотную друг к другу сидели в клетках, пытались удержаться, цепляясь когтями за прутья, раскрывая крылья, и сталкиваясь друг с другом, падая на дно, карабкаясь обратно к вершине клетки! Друг по другу, цепляясь клювом, помогая крыльями наверх к вершине! И на дне клеток толстенным слоем лежали мертвые и полумертвые со сломанными крыльями и лапами, обессиленные и задавленные. Это была чудовищная агония птичий ад
Меня ударило страхом в шею и из глаз вырвались слезы.
Что это?! Черт! Что это?!
Птицы лезли наверх, щебетали и тянулись ко мне. Они просили у меня пощады? Я схватился за лицо ладонями. В клетке неподалеку одна птица зацепилась когтем за глаз другой и не могла освободиться, дергала лапой, высоко задрав крылья. Вторая была уже при смерти, глаз выкорчеван, перья в крови. В клетке чуть поодаль желтая маленькая птичка пыталась освободить остатки крыла, которые затягивали ее все глубже в месиво мертвых тел и накрывали с головой, и удушали необратимой гибелью. И это бешенство сопровождалось истошным ревом! Безумным криком мучительного больного страха за жизнь
Что это?! заревел я и выпал из пыточной обратно в вагон.
Кондуктор ухватил меня за рукав и, хлопнув дверью, оттащил к окну. Он стоял строго и смотрел мимо меня, потряхивая папкой и переминаясь.
Я тяжело дышал и дрожал с головы до ног. Холодный пот струился по позвоночнику, вжимая меня в качающуюся землю.
Что это, шепотом спросил я себе под нос.
Склад, отвернувшись процедил кондуктор.
Я поднял на него глаза и разрывая горло, ударяя в нос изнутри, меня вывернуло на стену и ковер.
Начало темнеть. Я сидел ссутулившись над своими коленями. Слезы, сопли и слюни спеклись на моем лице. Я вымазал плащ и ботинок в рвоте. На другой стороне сидел кондуктор. Его фуражка и папка лежали рядом, а пальцы держали истлевшую сигарету.
Представьте, едва различимо говорил он, чтобы перевезти, скажем, десяток волнистых попугаев, что требуется? Взять клетку попросторнее, чтобы хотя бы крылья можно было раскрыть в полную длину, рассчитать сколько требуется корма и воды на трое суток переезда, приставить служащего, который будет смотреть, кормить, за водой следить. Знаете, как перевозят на самом деле? Рассказать.
Я пытался выдавить из себя слово «нет», но не набрал сил.
На самом деле берут коробку, делают дырочки, набивают почти полную живыми птицами, ну, могут ложку овса бросить, чтобы не скучно было, запечатывают и в контейнер. Через три дня вживых приходит половина. Тут же просматривают и еще половину убивают, потому что калеченные итого четверть ликвидного товара. Понимаете же, так дешевле!
Я нашел силы и мотнул головой, Нет!
Да А цену умерших закладывают в выживших. И называют это все «бизнесом». А Вы говорите «злость»!.. Да черт с ним с билетом Вашим
Он замолчал.
Я лежал щекой на стекле. Я видел размытые огоньки далеко на горизонте и повторял губами стук колес о рельсы. А поезд нес меня со скоростью небесного полета волнистого попугая.
Души умерших людей превращаются в птиц, знаете?
Я пожал плечами.
А души умерших птиц во что превращаются, как думаете?
Я взглянул на него. Мягкое лицо, неуверенный спокойный взгляд, лысина, с зачесанными на нее волосами с боков, скрещенные ноги, которые не достают до пола, руки обхватывают одна другую. Он был толстым и сутулым, грустным и мечтательным.
Не знаете? Я думаю, души умерших птиц превращаются в надежды
я так и называю этот вагон «вагоном надежды».
Я сидел и смотрел на него, прямо на него: прямо в глаза и на лицо, и на руки.
Я открыл окно в конце вагона, продолжал он, и понемножку раздвигаю прутья клеток, пока никто не видит. Птицы не сразу, конечно, но постепенно находят выход на волю одна за другой. Я, конечно, скорее всего, лишусь работы по приезду, но стоит ли того, как думаете?
Я молчал и смотрел.
Надеюсь, все будет хорошо, добавил он в пол, а потом поднял глаза, билет найдите, пожалуйста, до прибытия. А то мне будет взбучка, что пропустил Выгонят точно.
Постараюсь, безнадежно заверил я.
Постарайтесь Я буду на Вас надеяться.
Вторые 10 часов. Черепаха
Я с трудом доковылял до своего купе. За окнами совсем стемнело, в корридоре горел приглушенный свет. И без того пустая атмосфера безлюдного поезда с приходом ночи превратилась в кладбищенскую. Поезд несся в темноту, освещая свой бег блеклыми фонарями лишь несколько метров перед собой, а что было дальше никто не видел и только «Вагон надежды» выкладывал пути перед колесами состава.
История началась стремительно, без раскачки. Я даже не успел еще осмотреться, а уже чувствовал страх, боль и неуверенность. События вокруг меня были странными, мистическими, неудобными. Я даже не могу определить, где мир бытовой, а где потусторонний. Меня окружал миф.
Я подошел к своей двери и косо улыбнулся, заметив на ней приклеенную бумажку, на которой было нацарапано: «Завтра будет еще лучше!»
На соседней полке уже спала, отвернувшись, моя попутчица. Я тихонько зашел в купе, стащил с себя плащ, повесил его на плечики и достал из кармана список. Положив бумагу на столик, я вновь принялся ее разглядывать, будто выискивал секреты в этих строках, которые сам же и написал. Света я не включал и потому надписи было видно, только когда проносящиеся мимо фонари озаряли столик, мои руки, список и полыхающие рыжие волосы моей соседки.
Я перевел глаза на нее. Она лежала на боку, завернувшись в качающееся от дыхания одеяло, которое обнимало ее тонкие плечи, впалую талию и точеные бедра. Вся спина была испещрена деталями и нюансами. Шея выскальзывала из-под тканей и терялась в волнистых локонах огня. Я видел скольжение щеки, уголок ресниц и хрупкие пальчики, ухватившие одеяло за холку. С обратной стороны этого изящества покоилась щиколотка на стройном перешейке голени. Пальцы на ножке походили на ожерелье, на мизинце почивала скромная незаметная родинка.
Она лежала, словно картина. Изо всех сил лежала. И только ее ровное незаметное дыхание выдавало в ней неидеальность, неискусственность. Я представил себе, будто мои пальцы врезаются в ее волосы и пригорают, приплавляются. И в этот момент, вдруг, она неожиданно поворачивает на меня свое чистое личико, поднимается обнаженная из-под одеяла и начинает усыпать меня поцелуями, пропускает руку мне в брюки и с какой-то исключительной женской нежностью ласкает меня ладонью, будто трогает за самое сердце. Беспомощность и страсть наполняют мое тело. Я гляжу на нее, на ее грандиозную грудь, на ее волшебный носик, на молящие глаза, пока она спускается на колени и, остановившись на мгновение и дав сердцу стукнуться в последний раз, обнимает мое тело губами. Я замираю весь. Я внутри.
Я перевел взгляд обратно на список. Фонари озаряли его узкой полосой. Было похоже на плавную смену кадров в кино. Я прочитал снова:
Ресторатор,
Продавец газет,
Проводница,
Машинист поезда,
Попутчица,
Сосед и
Кондуктор, и вычеркнул последнего.
Может, пойдем от противного, сейчас, наверное, рано думать о выводах. В поезде ночь и коль скоро моя попутчица спит, я думаю встретиться с кем-то еще, с кем-то, кто не спит. Машинист определенно не может сейчас спать, к нему я, пожалуй, и направлюсь. Я бросил еще один взор на ее тонкую шею и тихонько вышел из купе, задвинув за собой дверь.