Предварительно смазав петли, мы
приоткрыли ее до небольшого зазора, через который была хорошо видна стальная леска, тянущаяся в глубь помещения. На
противоположном конце такой лесочки чаще всего располагался дробовик с УСМ куркового типа, реже – кустарный ПП. При первом
открытии двери, когда хозяин выходил из дома, осуществлялся взвод. При втором открытии – спуск. Хитрая система тяг и грузов,
прилаженная к самострелу, называлась «паутинкой». Такая охранная система была весьма популярна среди обывателей, радеющих за
личное имущество, даже несмотря на несколько смертей, вызванных забывчивостью. С боевого дежурства «паутинка» снималась
секретной тягой, но можно было обойтись и кусачками. Главное – помнить о том, что спуск осуществляется не только при натяжении
лески, но и при ее ослаблении. Посему обрезанный конец следовало надежно зафиксировать, пока самострел не будет обезврежен.
Проделать это в одиночку – задача не из легких, но вчетвером – элементарно. К тому же наличие взведенной «паутинки» являлось
верным признаком того, что хозяин отсутствует, а дробовик или тем более ПП сами по себе были неплохими трофеями. Со временем
популярность этого чуда техники сошла на нет. Плохую службу ему сослужили множащиеся самоубийства по неосторожности и рассказы
потерпевших, оканчивающиеся примерно так: «И ты ж подумай, ни хера больше, суки, не взяли, а дрободан мой любимый, что в
самостреле приладил, унесли!»Внутри было тихо и темно. Хотя темнота – понятие относительное. Для меня она выражается в легкой
размытости картины мира, чьи цвета поблекли, а тени сгладились. Осознание того, что для остальных темнота граничит со
слепотой, далось нелегко. Зато сколько потом было радости, когда я ночью наблюдал за домочадцами и оставался невидим. Правда,
получалось не всегда. Чувство темноты, умение оценивать ее степень, пришло позже. Со временем я выяснил, что там, где мне
видны не все детали, другие видят лишь контуры, а там, где лишь контуры вижу я, другие абсолютно слепы.Мы, оставив Репу на
стреме, прошли в лавку. С самострелом решили повременить. Быстренько обшмонали прилавок, напихали в карманы сахара и двинулись
к подсобке. Как говорят в таких случаях, ничто не предвещало…– А ну на пол, бля!!! Суки! Перестреляю к херам!Никогда не
страдал излишней впечатлительностью, но в тот раз едва не обосрался. Даже видя все вокруг, не сразу сообразил, куда бежать. А
уж мои подслеповатые коллеги и вовсе растерялись. Фара, охнув, ломанулся в стену. Крикун шарахнулся назад, споткнулся о ящики
и грохнулся на жопу. Что происходило дальше в наполненной бешеными воплями лавке, я уже не застал, летел сломя голову прочь,
не разбирая дороги, шлепая по слякотному месиву. Остановился только возле двери нашего дома-бункера. Мне открыл Репа, мокрый и
запыхавшийся. Через минуту подоспел Фара. А Крикуна все не было. Не появился он и через час, и через два. Ждать становилось
все тяжелее. Отсутствие товарища тяготило. Но еще больше тяготило всех опасение, что Крикун расколется и сдаст подельников,
что неминуемо обернулось бы крупными неприятностями. Мы вскрыли лабаз на территории Потерянных. По всем понятиям данный
инцидент проходил как крысятничество.«Не гадь, где спишь», – говорил Валет. Сам он нарушал этот принцип только в особых
случаях, когда риск оправдывался величиной куша, и к делам таким подходил с удвоенной осторожностью. Мы же затратили на
разработку полтора дня, сунулись неподготовленными, засветились, потеряли Крикуна… Даже если это не дойдет до Потерянных,
страшно было подумать, что с нами сделает Валет, когда вернется.