И пустился распоясавшийся народ-языкотворец как подорванный сочинять и рассказывать анекдоты.
А среди этих самоцветов русского фольклора, чаще всего неприличных, но иногда потрясающе изящных по форме и даже глубоких по содержанию, едва ли не самыми популярными были анекдоты про тезку моего генерала, легендарного героя Гражданской войны и культового фильма. Ну и про его верного оруженосца Петьку, комиссара Фурманова и Анку-так сказать-пулеметчицу.
Ни поручик Ржевский, похабничающий с Наташей Ростовой прямо на первом балу, ни безобразник Вовочка, спрашивающий училку, кто такой Вуглускр, ни (чуть позже) Штирлиц, ни даже лично Леонид Ильич не могли, насколько я помню, соперничать с этим устным народным героем.
Вот разве что армянское радио и безотказный Рабинович, да и то вряд ли.
Так что словосочетание «Василий Иванович» ассоциировалось теперь исключительно и прочно с этим нелепым, пьяным, блудливым и тупым, как валенок, персонажем.
Особенно изводил Бочажка его заместитель по политической части, подполковник Пилипенко (это когда сам Василий Иванович был командиром полка):
Здоров, Василий Иванович, слышал анекдот про антенну? Василий Иваныч, гы-гы, спрашивает Петьку: «А где Фурманов?» А тот: «Антенну натягивает!» А Чапаев: «Красивое имя Антенна!»
И сам хохочет, заливается.
Бочажок молча смотрит на него и думает: «Какой же ты все-таки идиот. Треснуть бы тебя по башке твоей лысой вот этим, к примеру, графином!»
А Пилипенко, отхохотав, спрашивает:
Чо, не дошло?
И начинает снова рассказывать с пространными объяснениями.
А офицерский молодняк вообще, хотя и уважал своего командира, и боялся, и в общем и целом скорее любил, чем нет, прозвал Бочажка Джавахарлалом. Почему? Да из-за такого же непристойного, но, на мой взгляд, более забавного анекдота, ныне забытого и малопонятного. Джавахарлал Неру это был такой всемирно известный индийский политик, уж не помню, прогрессивный или реакционный.
И вот, значит, выходит Чапаев покурить на балкон, завернувшись в простыню, а Петька снизу:
Василий Иваныч, ты, что ли, Джавахарлал Неру?
Во-первых, не Неру, а Нюру, а во-вторых, не твое дело, кого я джавахарлал!
Но об этом своем унизительном прозвище Бочажок, к счастью, так никогда и не узнал.
Товарищ генерал, сказали, еще минут двадцать! доложил подбежавший водитель генеральской «Волги», сержант Григоров, которого Василий Иваныч посылал узнать, когда ж, в конце-то концов, приземлится самолет, на борту которого летит из Москвы его доченька, красавица и умница, папина радость и гордость, единственный теперь уже свет его очей.
Спасибо. Ты поди в машину погрейся. И ты тоже, а то стоишь, как этот генерал с привычным раздражением изобразил, как именно стоит его сын. Но в это утро даже Степка не мог испортить настроения, разве что подпортить слегка и ненадолго. И высморкайся ты, в конце-то концов, чо ты сопли-то гоняешь Есть платок?
Есть угрюмо отвечал Степка, продолжая шмыгать носом. Только он в форме в брюках.
В брю-уках, передразнил генерал. На!
Степка взял протянутый отцовский платок и стал сморкаться, ожидая с покорным равнодушием дальнейших нареканий.
Иди уж, грейся, горе луковое Да оставь платок Жуки!
Последнее слово, произнесенное с убийственной иронией, требует объяснения. Незадолго до начала нашей истории Степка на вопрос генерала, изумленно и гневно разглядывающего фотографию каких-то нечетких, но явственно и отвратительно волосатых прощелыг, пробурчал:
Ансамбль вокально-инструментальный Битлы Зэ Битлз
Чего-чего?
Жуки
Почему-то у многих тогда была странная уверенность, что именно так и переводится название достославной ливерпульской четверки.
Именно что Жуки! сказал генерал, но срывать со стены и запрещать это безобразие почему-то не стал, махнул рукой.
Видимо, пожалел своего нелепого и безнадежного недоросля. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, хуже уже вряд ли будет.
И потом было бы просто несправедливо репрессировать каких-то дурацких Жуков, когда рядом, на той же стене, который год безнаказанно висели изображения настоящей генераловой врагини любимой Анечкиной поэтессы Анны Андреевны Ахматовой.
А Василий Иванович был, как и положено, суров, но безукоризненно и щепетильно справедлив.
Теперь, наверное, нужно объяснить, почему это генерал вместо того, чтобы спокойно дожидаться в здании аэропорта, среди других встречающих, в нарушение всех правил и инструкций выехал на своей черной «Волге» чуть ли не на взлетно-посадочную полосу и стоит себе, заложив руки за спину, всматриваясь в бледно-голубое морозное небо?
А потому что генерал. Хотя и новоиспеченный.
Во всем районе выше его по званию никого нет, в смысле по воинскому званию. К нему и райкомовское, и райисполкомовское начальство относилось с должным почтением и всегда шло навстречу, а уж аэрофлотовские людишки и подавно были рады стараться.
И Василий Иванович тоже рад и новому званию, и солнцу, и морозу, и предстоящей встрече.
Хотя и волнуется немного.
Дело в том, что в прошлый раз, ровно год назад (летом Анечка не приезжала написала, что едет в стройотряд, а потом в какой-то лагерь, интернациональной дружбы, что ли), уже в последний вечер случился тяжелый, безобразный и не нужный никому разговор, они друг друга наобижали и вдрызг разругались, так что простились совсем нехорошо, как чужие.
А началось все с того, что Василий Иванович, глядя со снисходительной и счастливой улыбкой, как Анечка крутится перед зеркалом в только что подаренной им дубленке (спасибо Ларисе Сергеевне донесла, что на складе в военторге появилось несколько штук этого вожделенного всеми советскими модницами и модниками дефицита), когда дочка в очередной раз подскочила к нему с визгом «Ой, папка! Спасибо!» и повисла у него на шее, зачем-то проворчал:
А все вам советская власть не нравится!..
Ну пошутить он хотел! Просто пошутить!
А Анечка вдруг скорчила рожицу и нагло так:
Да дубленка вроде югославская И сразу же: А тебе-то самому нравится?
Мне-то? Он все пытался вернуть веселье, не обращать внимания на дочкину провокацию: Мне-то самому-у нравится!.. моя!.. И заграбастал ее в свои ласковые лапы. Анка-обезьянка! И Нюрка хулиганка! И
Но Анечка не поддержала их старинную игру, выскользнула и продолжила:
И чем же она тебе так уж нравится?
Тут и генерал (тогда еще, впрочем, полковник) начал потихонечку закипать:
А тем, что она меня вырастила и выкормила! И выучила, и в люди, в конце-то концов
Только сначала она тебя родителей лишила, если я не ошибаюсь?
Чем сильней горячился злосчастный отец, тем холодней становилась непочтительная и злобная дочка.
А вот это вот не твоего ума дело! Поняла? Много вы знаете! Наслушались Время такое было!
И тут, как назло, из детской вышел Степка-балбес и тоже пошутил, ляпнул из «Неуловимых мстителей»:
Но время у нас такое! Нельзя нам без сирот!
(Это, помните, Сидор Лютый Даньке говорит.)
Ну и получил от распалившегося папки подзатыльник.
Тут Анечка как заорет:
Не смей его бить! Тут тебе не казарма!
Василий Иваныч остолбенел:
Что? Да когда ж я в казарме?.. Ты что?!
Ну не ты, так твои твои вся твоя армия, твоя коммунистическая партия!
Да ты ополоумела, что ли, в конце-то концов? При чем тут партия вообще?!
Ну ты ведь у нас коммунист?!
Степка, а ну марш в кровать!
Да рано ж еще
Марш, я сказал!!
Что, боишься, сын правду узнает?
Сын, надо сказать, уже смылся от греха подальше.
Да какую правду?! Ты что, с цепи сорвалась?! Совсем у себя там охренели!
И эта засранка вдруг:
В таком тоне я разговаривать с собой не позволю!
И хлоп дверью.
Василий Иванович обиделся ужасно.
И не только и не столько за советскую власть и коммунистическую партию, сколько за себя, всю жизнь баловавшего и обожавшего эту сопливую антисоветчицу.