Это мой компьютер, и ты
В этом доме ничего твоего нет! голос отца становится отвратительно визгливым.
Виктор? мама заглядывает в комнату, брезгливо морщится от громких криков.
Не влезай! Слышишь, ты, щенок?! отец тянет меня за воротник футболки, заставляя неловко подняться, встряхивает, бесцеремонно и грубо. Тут нет ничего твоего, ты на это еще не заработал! Сидишь на моей шее, ешь мою еду!
Воротник футболки трещит, и я с омерзением думаю о том, что она растянется. Больше нельзя будет ее носить, а ведь она была моей любимой
Виктор! мама трагически виснет на другой руке отца, драматично вскидывает печальное лицо, Виктор, прекрати, оставь нашего сына в покое!
Отец выходит из себя еще больше. От него кисло пахнет алкоголем, но сильнее его вывела ссора с мамой. Когда они вот так ссорятся, ему всегда необходимо выпустить пар, и обычно именно я попадаюсь ему под руку.
Внутри все тяжело содрогается, я вновь ощущаю липкий детский ужас, не в силах противостоять этому напору, и лишь безропотно позволяю ему трепать себя, как старую безвольную тряпку.
Ты меня понял, ты, ничтожество?
Отец игнорирует вопли матери, багровея все сильнее. В душе я надеюсь, что его голова лопнет, как перезревший помидор.
Ты еще даже себе на трусы не заработал, ты
Да пошел ты!
Я выпаливаю это быстрее, чем успеваю остановить себя, и отец тут же выпускает меня, точно его пальцы ослабели от шока.
Что ты
Пошел ты, ублюдок! уже громче возвещаю я, отпихивая отца, растерянного и беспомощного пухлого плюшевого мишку, а не дикого кабана.
Денис
Сыночек! мама вскидывает руки, ее лицо искажено печалью. Она раздражает меня, этой свой жалкой любовью, от которой она лебезит, точно запуганная собака, жалкой любовью ко мне, зависимой и нелепой любовью к отцу.
Вы оба, катитесь к черту! я подхватываю рюкзак, вылетаю из комнаты, больно ударяясь плечом о косяк, и уже выходя из квартиры слышу их приглушенную, горькую ссору:
Это все ты виновата, если бы Он бы тогда не был таким избалованным единственным ребенком, ты
Прекрати! мама почти визжит, скрывается за дверью спальни с громким хлопком.
Они ругаются из-за аборта. Из-за абортов.
Как будто не родившиеся дети призраками кружатся вокруг них, и потихоньку растаскивают их брак на ниточки.
Улица встречает меня благословенной тишиной и приятной прохладой. Не родившиеся дети, образ кабана-отца, ползающая на брюхе псина-мать, все они остаются за спиной.
Я иду по улицам, минуя осиротевшие детские площадки, печальные и пустые, яркие маяки круглосуточных пивнушек, пизанские башни старых сталинок.
Я иду, пока ночь не сгущается вокруг меня темной чернильной пустотой, пока злоба и боль внутри меня не превращаются в ледяной расчетливый шаг.
Пока я сам из испуганного и робкого подростка не превращаюсь в нечто иное.
Эй, ты! она окрикивает меня пьяным, заплетающимся языком, садится на покосившуюся скамейку, закидывает ногу на ногу, закурить будет?
Темноволосая девушка оглядывает меня, пристально и строго, а после вскидывает брови:
Ты же тот симпатичный официант. Вот это да!
Я не помню ее имени, лишь смутно припоминаю, что что-то на «Р», но киваю. Та спорящая девушка из компании, что так бесила меня сегодня.
Наша встреча явно веселит ее, и она нетерпеливо прищелкивает пальцами:
Так есть сигарета или нет, Денис?
Она даже запомнила мое имя. Я киваю, протягиваю ей помятую пачку, по-джентельменски даю прикурить.
Эти уроды меня кинули, жалуется она, качает головой, смотрит на меня с надеждой, а ты не составишь мне компанию?
Я присаживаюсь рядом, закуриваю. Не оттого, что хочется чтобы легче было построить диалог.
Составлю Роза, да?
Розалия, она улыбается снова, широко, почти обворожительно, ее улыбку не портит даже щербинка, пролегающая между зубов.
Приятно познакомиться, Розалия, она протягивает ладонь для рукопожатия, но я галантно прикасаюсь губами к ее тыльной стороне, и судя по пьяному хихиканью, ее этот дешевый жест чарует.
Теперь мне очень-очень приятно, кокетливо роняет она, поправляет волосы, заправляет их за ухо, чуть рисуясь.
Наша встреча ирреальное совпадение, стечение обстоятельств.
Для Розалии роковое.
Для меня знаменательное.
Я улыбаюсь ей своей самой приятной улыбкой, и она тает в ответ.
А в голове моей уже кружится калейдоскоп образов.
Сон о самоубийстве
Он ободрал ладони, когда пытался протиснуться в узкий лаз, ведущий на крышу. Розалия же, тоненькая, гибкая, проскользнула туда легко, будто кошка, и он видел насмешливое выражение ее глаз.
Это его раздражало.
Она его раздражала, своей неуместной веселостью, подвижностью, извечной насмешкой в уголках тонких губ и невыносимо высокомерной оценкой собственной значимости. Она считала себя центром вселенной, и в свои семнадцать лет так и не повзрослела, сохранив детское эгоцентричное восприятие мира, отталкивающе сочетающееся с подростковым максимализмом.
Проще говоря, существовало только ее мнение и мнение неправильное, и в любом споре Розалия всегда сыпала неуместными аргументами, переходила на личности, спорила и обижалась, отчего разговаривать с ней было никакой возможности.
Она его раздражала.
И потому она была идеальной.
Мне очень нравится эта крыша. Я сюда иногда забираюсь, ну знаешь, послушать музыку, посмотреть на звезды.
Розалия отрывается от его губ, улыбается, заглядывает в глаза, точно пытаясь понять его реакцию.
Розалия показушница. Она все делает напоказ.
Иногда мне нравится стоять на краю, и знаешь, думать Что будет, если я упаду? Что мама подумает? А папа? Ему-то плевать на меня, сейчас, конечно, плевать, но что будет, когда я действительно упаду, и меня по-настоящему не станет?
Она снова заглядывает ему в глаза, проверяя забеспокоится ли? Привлекла ли она достаточно внимания своими псевдо-суицидальными идеями?
Он думает, что, если бы она правда стояла на пороге смерти, она бы визжала от страха.
Ты думаешь о том, чтобы спрыгнуть? его собственный хрипловатый голос кажется чужим, и он едва не вздрагивает.
Она молчит, смотрит на него задумчиво и нерешительно, вздыхает, как перед прыжком в воду:
Да.
Тихо, будто выдавив из себя. Так неохотно выходят из тюбика последние остатки зубной пасты.
Почему?
В этот раз молчание длится дольше, и когда она наконец открывает рот, слова звучат сдавленно от слез, щеки едва заметно краснеют в ночной темноте.
Потому что все это не имеет никакого смысла. Потому что я тощая и никому не нравлюсь, потому что маме на меня плевать, и отцу на меня плевать и подавно. Потому что у меня прыщи, и девчонки в колледже пускают про меня дурацкие слухи. Потому что Потому что я не знаю, кем я хочу быть, я ненавижу себя и свою жизнь, и ненавижу этот ПТУ. Я не хотела даже туда поступать, она переводит дыхание, захлебываясь слезами. Напряжение и страх, горечь обиды, все это переполняет ее, копившееся в ней так долго оно готово выплеснуться на любого, кто готов слушать. Мама меня туда впихнула, сказала, что там полно мальчиков-программистов и можно удачно выйти замуж, а я ни черта не понимаю во всех этих кодах, схемах, меня трясет на каждой паре. И я. вообще в художественный колледж хотела.
Родители ее не любят? Как же. Несколько раз звонили за вечер, сказали, что ждут, что ужин на плите. Пожелали хорошего вечера и пусть звонит, если что.
Она просто избалованная кукла, живущая чудесной жизнью, но ищущая жалости и внимания.
Однако он молчит, изображая благодарного слушателя, кивает, делает сочувственное лицо, но внутри не чувствует ничего. Ему наплевать. Какое ему дело до того, что она страдает? Это же все глупости, все девчонки загоняются из-за ерунды.