Наша проблема этот немец. Решите ее.
– Разумеется, я помню об этом. Однако существуют не зависящие от нашей воли обстоятельства. Возможно, у нас просто не хватит сил сделать все. Мой вопрос – это вопрос о приоритетах.
Британец задумался. Этот русский прав. У него там не так много сил.
– Хорошо. Я облегчу вам задачу, – сказал британец. – Принимайте решение по обстоятельствам. Если сможете, добудьте аппарат и изобретателя. Если это вам не по силам – добудьте хотя бы аппарат, а немца – ликвидируйте.
СССР. Свердловская пусковая площадка
Сентябрь 1928 года
…По-хорошему тут нужен был пулемет – «максим» или, на худой конец, «гочкис», но откуда? Оснастить «яйцо» пулеметом никому и в голову не приходило. Как, впрочем, никому до сих пор не приходило в голову, что на одиннадцатом году Советской власти в самой середине Российской Советской Федеративной Социалистической Республики профессорский аппарат могут атаковать с земли какие-то бандиты.
Да и был бы пулемет, что с того? Яйцо кувыркалось, словно взбесившийся от радости полета стриж – вверх, вниз, вправо, влево… Поди постреляй из такого, если врага на мушку не поймать…
Тем, внизу, было куда как проще. Они стояли на твердой земле, и их не крутило, словно куски баранины на вертеле. Пользуясь этим, бандиты палили из винтовок и револьверов, хотя тоже, надо сказать, без особого успеха.
Сквозь сетку трещин в стекле, когда его разворачивало лицом к земле, Федосей видел, как вспыхивают одиночные выстрелы. На его счастье там, внизу, пулемета тоже не нашлось…
Свинец летел мимо, но что с того? Рано или поздно аппарат должен будет приземлиться. Точнее, если все пойдет далее, так же как и шло, упасть.
Чем объяснялась вся эта воздушная акробатика, Федосей мог только догадываться. Видимо, одна из пуль повредила газовый руль, и яйцо теперь описывало замысловатую спираль, начавшуюся в небе пару верст назад и неизбежно долженствующую закончиться на земле.
Рулить он не мог, отстреливаться тоже и тогда, закрыв глаза, он, изо всех сил упершись в рукоять руля, застывшую в среднем положении, начал толкать ее вперед. Ногой бы упереться – но тесно, не согнуть ногу… От напряжения Федосей закрыл глаза и представил, как кончик застрявшей пули сминается под острой стальной кромкой, сминается и, наконец…
В этот момент яйцо ударилось в стену деревьев, и пилота, словно ненужную вещь, вышвырнуло наружу.
Боли он не почувствовал – только стремительное движение. Мир из только что бело-голубого стал коричнево-зеленым, взвыл и смолк ветер.
С мокрым хрустом, спиной, Малюков проломил что-то гибкое и хрустящее, зацепился плечом, перевернулся через голову и… остановился.
Несколько мгновений он ждал, что движение продолжится, но все уже кончилось.
Готовый к боли, он шевельнулся, но, к удивлению своему, ничего не почувствовал. Одна рука двигалась, ноги двигались, шея вертелась… Воздух, сжатый в легких для стона, легко вышел наружу.
Как ему повезло, пилот по-настоящему понял только тогда, когда, осторожно перевернувшись и сползши на землю, огляделся.
На его счастье, полет профессорского яйца остановил не могучий ствол, что мог помнить бредущих в Сибирь декабристов, и росший в двадцати шагах левее, а всего лишь несколько стоящих друг за другом худосочных стволиков, теперь покореженных и вывернутых с корнем.
Повезло. А если б не вторая рука – то и вовсе все было бы отлично…
Со второй рукой было плохо.
Крови там не было, но о дерево он приложился со всей силы. Ключицу ломило так, что любое движение откликалось болью.
И все-таки он остался жив!
Он подумал, что Икару в такой же примерно ситуации в свое время пришлось гораздо хуже, и приободрился.
Все еще живя последним мгновением падения, Федосей, счастливо улыбнувшись, полной грудью вздохнул.