И даже сидя за столом, я смотрел на мистера Треволса, как он уплетает мамин ужин, и думал о том, как он меня ненавидит. Наверняка его раздражала моя молчаливость, для психолога это самое ужасное, когда пациент отказывается раскрывать рот. Приходится играть в гляделки и ждать. Только ждать Но я не собирался рассказывать ему о том, что он так хотел услышать. На главные вопросы я отвечал: помогают ли мне таблетки, брожу ли я во сне, как сплю, мучают ли меня кошмары или есть ли у меня какие-нибудь фобии. На счёт фобий я мог соврать, к примеру, говорил, что не боюсь темноты или лгал, что одиночество для меня ничего не значит. Но, думаю, он мне не верил, или же у него всегда был такой подозревающий взгляд. Сегодня он откроет новую ветвь разговора. Я был уверен, что он начнёт спрашивать меня о моих побоях, на которые папа постоянно грустно глядел.
Откуда у тебя синяки? спросил мистер Трэволс. Его прямолинейность выдавала в нём не очень хорошего специалиста. Он был больше похож на друга семьи, которого попросили со мной поговорить.
Подрался.
С кем?
В школе.
Ты не ладишь с одноклассниками? я пожал плечами. Стоит мне сказать что-то, и он расскажет всё моим родителям, наплевав на своё обещание.
У всех бывают разногласия.
Но не все разногласия заканчиваются дракой, Уолт, я вновь пожал плечами и тяжело вздохнул. У тебя часто бывают разногласия?
А у вас?
Уолт он недовольно покачал головой.
Много пациентов вас выводило из себя? Наверно, это тяжело работать с такими людьми, как я.
Ты совсем не тяжёлый пациент.
А какой же?
Ты просто боишься показать всем, что у тебя тоже есть чувства. Это лживое безразличие ко всему лишь маска, в которой с каждым днём всё тяжелее будет дышать. Но не отходи от темы.
Я уже забыл вопрос.
Часто у тебя бывают разногласия в школе? я не хотел отвечать, считал это лишним и личным. Для большинства подростков и детей школа это лишь среда выживания. Из-за буллинга и разногласий, как со стороны других учеников, так и со стороны учителей, школа становится не храмом знаний, она становится бременем, такой непосильной ношей, что порождает лишь страх и ненависть, как к самому обществу, так и к учёбе, ведь она начинает ассоциироваться у нас с чем-то больным, нехорошим. Почти каждый встречается с буллингом и не каждый может с ним справиться в одиночку. Порой, это приводит к совсем необратимым последствиям, к уничтожению кого-либо или к самоуничтожению. Ведь детские обиды, любые обиды, мы не забываем, тем более, если в жизни ничего хорошего не происходит. Мы будем вспоминать обидчиков и считаем, что именно чьё-то горькое слово стало началом череды неудач. Попросить помощи или рассказать об этом, совсем не значит быть слабым. Каждый человек заслуживает уважения и спокойной жизни, без унижений. Ты знаешь ребят, с которыми подрался? я кивнул. Наверно, он был рад, по-крайней мере мне так показалось.
Наш диалог выдался недолгим, но на удивление искренним. Он не просил назвать их имена и не говорил, что я обязан пожаловаться родителям. Он сказал кое-что, что останется между нами, попытался объяснить мне, что я не должен терпеть и ждать повторения, посоветовал мне подумать о смене школы, если эти инциденты будут продолжаться и уже потом, на новом месте, показать, что я человек, который не будет терпеть унижения. Якобы, как себя поставишь, так к тебе и относиться будут.
Мама отдала мне мои таблетки, которые получила сегодня. Я бы мог их не пить, спускать в унитаз, раздалбливать и пускать по воздуху из окна. Но благодаря им, у меня не было провалов в памяти уже больше трёх лет, а быть может они прекратились сами собой и это совсем не связано с лекарствами.
***
С Мэдс мы договорились встретиться, когда взойдёт солнце. Я проснулся на рассвете, ещё раз посмотрел на разбитый экран камеры, нужно будет попросить отца, чтобы он сносил её в ремонт, и убрал все вещи в портфель. На всякий случай я положил и пистолет, кто знает, чего ожидать в этой заброшке, а без оружия я не думаю, что смогу справиться хоть с кем-то. Я редко в своей жизни вступал в драки, в основном всё происходило неожиданно и резко.
Небо было ещё пудрово-розовое. Я через окно вылез на крышу, затем, держась за трубу, спустился вниз. На выходные я всегда спал слишком долго, поэтому мы могли гулять часов пять, не волнуясь, что кто-то заметит моё отсутствие. Улица была пустой, в окнах никого не было, шторы Бек задёрнуты, чириканье птиц, шелест листвы. Я, не боясь быть пойманным, забрал велосипед с крыльца и поехал вдоль улицы, залитой солнцем. В полном одиночестве, с музыкой в наушниках, там играла укулеле. Почему-то мне хотелось послушать что-то спокойное, руки дрожали, ветер бил в лицо, шрамы щипало. Она ждала меня возле синего магазина. Стояла в своих сетчатых колготках, в чёрных шортах и драной майке. Я помню, как однажды она упала и порвала её, но совсем не растерявшись, придя домой, взяла ножницы в руки и сделала несколько надрезов, якобы так и должно быть. У неё это получилось, я часто восхищался тому, как ей идёт неряшливость, даже осыпавшиеся чёрные тени на щеках смотрелись на ней словно так и нужно. Такова задумка.
Она увидела моё слегка повреждённое лицо и подалась вперёд, не дожидаясь, пока я остановлюсь.
Что с тобой? она взяла меня за подбородок, нахмурилась.
Я сейчас уеду, прекрати.
Кто это сделал? разозлилась Мэдс.
Только не говори, что ты хочешь со всеми разобраться, я засмеялся, дабы убрать её серьёзность.
Ещё чего, она махнула рукой и села на велосипед, обхватив меня руками. Но мы ещё поговорим об этом.
Она часто мне напоминала моего отца. Так же заботилась, переживала, пыталась добраться до истины. Сейчас она крепко держала меня, наверняка закрыв глаза, ловила воздух. Её странная, но давняя мечта вот-вот сбудется, когда я пересеку черту города. Я старался дышать ровно, но мой пульс, что бил в висках, говорил мне о лжи. Я не был спокоен, завернул за угол, солнце слепило. Мы приближались к месту, которое когда-то было моим ночным кошмаром, и во мне бушевал ураган. Волны, дыхание перехватывало. Я не хотел, чтобы она заметила.
Мы слезли с велосипеда, бросили его в кустах, оказывается, я постоянно хмурился, поэтому Мэдс сжала мою ладонь и улыбнулась.
Чего ты так боишься? спросила она, совсем не подозревая о том, как мне хочется уйти, закрыться в своей комнате и броситься под одеяло.
Я не боюсь. С чего ты взяла?
Ты дрожишь.
Прохладно. Просто немного прохладно.
Она пожала плечами, сделала вид, что поверила, но я чувствовал, как она ухмыляется. После наверняка будет называть меня трусом.
Впереди заросли. Голые, засохшие ветки, высокая трава, я чувствовал, как проваливался ногами в грязь.
Подожди, сказал я, и она обернулась, посмотрела на то, как я сломал длинную, толстую ветку. Затем аккуратно обошёл её, и, прощупывая землю, двинулся вперёд.
Что ты делаешь?
Хочешь упасть в одну из ям?
Да, ям здесь было много, и все их скрывала трава, поваленные деревья или они просто напросто были заполнены дождевой водой, от чего выглядели как обычные лужи. Я слишком часто слышал эти истории от других.
Пока я проверял путь, Мэдс шла по моим следам, подняв взгляд ввысь, пытаясь разглядеть верхушку той самой мельницы, что стала обителем сотней душ. Лишь однажды ветка хлестнула меня по ране на щеке, я зажмурился, пусть и не почувствовал боль. Вообще любая боль в этот момент казалась бы незначительной.
Лишь пара кустов отдаляла нас от кирпичного, пошарпанного входа. Я, как мог, отдалял этот момент, но она толкала меня в спину, и приходилось ускоряться.
Спустя пару минут мы стояли напротив высоких дверей. Огромные крылья неподвижно застыли над нашими головами. Мэдисон смотрела на всё с восхищением, ведь впервые она побывала здесь, а я смотрел на это с нахлынувшим страхом, ведь в мою голову тут же ворвались тёмные, слегка размытые воспоминания. Ночь, вой полицейских машин, выстрелы. Прямо у этого входа я запрыгнул на руки отца, вцепился в его шею, не отпускал, даже когда он задыхался в своих слезах. Единственное, что я помню так отчётливо, словно происходило это вчера у меня не было надежды.