Чего ты трясёшься так? спрашивала она, недоумённо, я лишь пожимал плечами.
Не знаю.
Это же просто мельница, Уолт. Не воспринимай это как место преступления, воспринимай это как место для шикарных фотографий.
Я улыбнулся, фотографии и правда вышли бы неплохие. Главное суметь передать атмосферу, тяжесть, что всегда давила в этом месте, холод, что крылся на дне глубокой ямы, пыль, покрывающая старые вещи некоторых жертв. Холодные, и казалось такие колючие, обжигающие, сдавливающие прутья железных клеток Мне стало не по себе.
Знаешь, ты такой трусливый, она засмеялась, а затем взглянула на экран телефона. Завтра.
Завтра? переспросил я, в надежде, что она вспомнит о каких-то своих неожиданно возникших делах, но она лишь повторила.
Завтра. Ты подъедешь на велосипеде к углу синего магазина, он находился рядом с её домом, удобно расположился, ведь из любого окна дома Мэдс не видно никаких магазинов. Не видно ничего, кроме других таких же домов и одного большого рекламного баннера, который закрывает вид на дорогу.
Во сколько?
Как только проснётся солнце, загадочно подмигнула она и вскочила со стула. На её руке всё ещё красовались наши инициалы. Ручкой, скоро она должна была увековечить их чёрной краской. Я напишу.
Угу, я кивнул головой и пронаблюдал за её удаляющимся силуэтом.
На сцене появилась Келли. Она поставила поднос на стол, затем ей позвонили и она, схватив портфель, чуть ли не бегом, бросилась к выходу. Вид у неё был счастливый. Приятная улыбка, открывающая ровные зубы, ямочки на щеках. К тому же на ней была водолазка, горло которой немного отходило от тонкой шеи. Волосы слегка влажные, совсем недавно она зашла с улицы, а там моросил дождик. Камера в моём портфеле так и просилась наружу, что я не мог ей отказать. Съёмка всегда успокаивала меня, концентрация на объекте наблюдения, поиск нужного ракурса, проникновение в атмосферу будущего снимка. Я вышел из столовой вслед за ней. Кто-то со стороны мог бы подумать, что я сумасшедший, это преследование, это незаконно и неправильно следить за чьими-то эмоциями, воровать частичку чьей-то личной жизни, но мне всегда было плевать. К тому же, пока я брожу за ней, ей уж точно ничего не угрожает, и тем более угроза не исходит от меня. Мне просто была необходима её красота, а всех, кто говорит другое, я бы отправил в долгий, но увлекательный путь в рай. Никогда не любил, когда на меня навешивали ярлыки.
На улице было немного прохладней, чем в то утро, когда мы с Мэдс тайком выбирались за город. Келли шла быстро, завернула за угол и села на сухие ступени, что укрывались под крышей. Она была одна, она не замечала, что я смотрю на неё из-за угла, это будоражило ещё больше. Я достал камеру, навёл на неё, но всё мне не нравилось. Ракурс был не тот, я не мог уловить её улыбки, не мог уловить горлышко её водолазки. Поза была не той, она сидела слишком близко. Пока я пытался поудобней устроиться, у меня онемели ноги. Скорее всего, это был просто не мой день, ведь кроме потраченных нервов я не получил ничего, и я собрался уходить, как вдруг мне на плечо легла тяжёлая рука. Я поднял глаза и не мог поверить тому, что не услышал чьих-то шагов, обычно я был внимателен к деталям, но чрезмерное сосредоточение расфокусировало моё внимание. Это был тот самый блондин со своими друзьями, видимо его она так ждала, сидя на крыльце. Глупо описывать, что произошло дальше. Думаю, каждый понял, какого было моё наказание. Минут через десять я укрывал своим телом те же ступени, на которых когда-то сидела Келли. Дождь изменил направление и теперь стучал по моему лицу, приятно, когда холодная вода освежала ссадины и разгорячённую от чьих-то рук кожу. Я перевернулся на спину и посмотрел в небо, на тяжёлые тучи, на щеке отпечатался след от его кроссовка. Не в первой, поэтому я стёр слёзы. Но это был единственный раз, когда мне досталось по делу, странная вышла картина. Больше всего мне было жалко мою камеру, она лежала рядом с моей головой, разбитый экран, может, её ещё можно будет починить. Из главного входа выходили другие ученики, я видел их мелкие силуэты, но никто не видел меня, за этим углом могло происходить что угодно и тебя бы никто не застал. Даже если бы я умер здесь, прямо сейчас, моё тело нашёл бы охранник лишь к вечеру или к следующему утру.
Я с трудом поднялся на ноги, бока горели, колени дрожали, я стёр кровь с губ. Мама будет волноваться, если увидит, единственное, о чём я подумал в тот момент. Пришлось собирать свои тетради и разбросанные вещи из портфеля по тротуару. На секунду я пожалел, что вообще вышел из столовой, но с другой стороны, это заставило меня отвлечься от мыслей о завтрашнем дне. Боль в теле меня не слишком волновала, по-крайней мере меньше, чем порванный свитер и сломанная камера.
Мама опять возилась на кухне, как и думал. Я увидел её через большое окно. А если мама была внизу, значит, Бек торчала в гостиной и смотрела свои дурацкие мультики. Опустив голову, придерживая наполовину оторванный рукав, я вошёл через дверь в гостиной. Моя сестра сидела в телефоне, что-то печатала, одновременно поднимая глаза на экран старого телевизора, но когда она увидела меня, то сразу оживилась.
Привет, машинально произнёс я и почти бегом бросился к лестнице.
Мам! закричала Бек. Уолта побили! ядовитый детский смех вырвался из неё. Она поняла, что я пытаюсь скрыться от глаз родителей, поэтому и позвала её. Специально, она всё делала специально.
Что ты говоришь? мама с полотенцем в руках вышла из кухни и посмотрела на меня, я почувствовал это, прикусил нижнюю губу, что была разбита.
Что случилось, дорогой? но я убежал вверх по лестнице. Она за мной, правда, гораздо медленнее.
Всё в порядке, мам, я забежал в спальню и закрыл дверь прямо перед её носом. Не думаю, что это было жестоко, ведь более жестоко позволить ей увидеть, что со мной сделали. А ещё хуже позволить узнать из-за чего это случилось. Думаю, что теперь Келли не будет считать меня призраком. Теперь я стану для неё одним из её одержимых фанатов, теперь она начнёт сторониться меня, а у этих Годзилл из футбольной команды найдётся новый повод постебать меня, что само по себе ужасно.
Мама стояла у моей двери, пока я раздевался и смотрел в зеркало на царапины на моей спине. Несмотря на всё, это словно ускорило время, вернуло меня к жизни, позволило забыть о том, что уже завтра я увижу ту самую глубокую яму, в которой лежали и близкие мне люди. Слишком близкие, чтобы вспоминать это вновь. Быть может завтра, когда я буду стоять, окружённый пылью, но не сегодня. Сейчас я считал важным принять душ, облиться перекисью и покурить.
Клянусь, мне хотелось позвонить Мэдс, я вновь посмотрел на свою руку, пока стоял под струями воды, что медленно смывали стойкую ручку на моём запястье. Но я знал, что мне нельзя её видеть, она начнёт расспрашивать, волноваться, а я больше всего не хочу видеть её страх. Страх у меня ассоциировался с другими вещами, с другими людьми, но только не с ней.
Камера моя работала, стоит лишь заменить дисплей. Перед тем, как её бросить, блондин, чьё имя я так и не узнал, стёр все последние фото, благо я сам удаляю последние снимки, иначе он бы увидел фотографии Келли у её дома или как она с ним сидит на футбольной площадке. Тогда живым я бы точно не выбрался.
Но самая тяжёлая часть дня ждала меня впереди. Вечером у меня была встреча с психологом. Он должен был прийти к нам на ужин, поэтому мама так старалась. Всегда прихорашивалась и драила дом перед его приходом.
***
Много кто говорил, что я часто бываю отстранённым или неразговорчивым. Кто-то говорил мне, что не знай меня, можно подумать, будто я вовсе языка не имею. Бывало, я уходил в себя, смотрел куда-то вдаль или молчаливо перебирал пальцами край футболки. А всё потому, что я всегда слишком много думал, совсем не о тех вещах, о которых следовало бы думать человеку моего возраста. Я вспоминал ненужные диалоги, я вспоминал ненужные картинки, что так напугали меня в детстве, я думал о будущем, о том, есть ли оно у меня. Слишком много мыслей, что перебивают все шумы вокруг, поэтому интересным собеседником я был только тогда, когда сам с собой разговаривал. В таких монологах я знал, что меня никто не осудит, не скажет, что я какой-то неправильный или что мои мысли не подходят под стандарты. Я мог быть собой только со своим отражением в зеркале или на экране камеры. Я часто рассуждал о людях, о том какова на самом деле человеческая натура, о том, чего вообще заслуживает человечество и заслуживает ли оно хоть чего-то.