Не понимаю, почему мы должны стыдиться, что мы цивилизованные люди, сказал он голосом, похожим то на рев быка, то на чириканье реполова. Нет, если я и верую во что-нибудь, то разве только в свой будуар в стиле рококо, и в разговоры за столом красного дерева, и в нежные, остроумные, тонкие любовные сцены на широкой софе, в которой пребывает дух Кребильона Младшего[30]. Надеюсь, нам не обязательно всем быть жителями Утопии. Homo au naturel, и мистер Меркаптан приложил большой и указательный палец к своему увы! слишком похожему на пятачок носу, çа pue. A Homo à 1а Герберт Уэллс ça ne pue pas assez[31]. Во что я верую, так это в цивилизацию, в золотую середину между вонью и стерильностью. Дайте мне немного мускуса, немного опьяняющих женских испарений, букет старого вина и клубники, саше с лавандой под каждой подушкой и курильницы по углам гостиной. Читабельные книги, приятные разговоры, цивилизованные женщины, утонченное искусство и сухие вина, музыка, спокойная жизнь и необходимый комфорт вот все, чего я прошу.
Кстати, о комфорте, вставил Гамбрил, раньше чем Липиат успел обрушить на мистера Меркаптана свои обличительные громы, я должен рассказать вам о своем новом изобретении. Пневматические брюки, пояснил он. Надуваются воздухом. Незаменимое удобство. Понимаете мою мысль? Образ жизни у вас сидячий, Меркаптан, вам необходимо заказать у меня две-три пары.
Мистер Меркаптан покачал головой.
Чересчур в духе Уэллса, сказал он. Чересчур утопично. В моем будуаре они будут ужасно неуместны. К тому же софа у меня и без того достаточно мягкая.
Ну, а как же Толстой? заорал Липиат, дав волю своему раздражению.
Мистер Меркаптан помахал рукой.
Русский, сказал он, русский.
А Микеланджело?
Альберти, очень серьезно сказал Гамбрил, подсовывая им целиком точку зрения своего отца, Альберти, уверяю вас, был гораздо лучшим архитектором.
Уж если говорить о претенциозности, сказал мистер Меркаптан, я лично предпочитаю старика Борромини и барокко.
А как же Бетховен? продолжал Липиат. А как же Блейк? Куда вы отнесете их по вашей системе?
Мистер Меркаптан пожал плечами.
Они остаются в передней, сказал он. В будуар я их не допускаю.
Возмутительно, сказал Липиат с растущим негодованием, все неистовей размахивая руками, вы возмущаете меня вы и ваша мерзкая, фальшивая цивилизация под восемнадцатый век; ваша уринальная поэзия, ваше искусство для искусства а не для Бога; ваши гнусненькие совокупления без любви и без страсти; ваш скотский материализм; ваше животное равнодушие к чужим страданиям и ваша тявкающая ненависть ко всему великому.
Прелестно, прелестно, пробормотал мистер Меркаптан, поливая салат прованским маслом.
Как вы можете надеяться создать что-либо достойное или прочное, если вы даже не верите в достоинство и прочность? Я смотрю вокруг себя, и Липиат блуждающим взглядом обвел полный зал, и вижу, что я одинок, духовно одинок. Я борюсь один против всех. Он ударил себя в грудь: титан, одинокий титан. Я поставил перед собой задачу: снова возвратить живописи и поэзии принадлежащее им по праву место среди великих моральных сил. Слишком долго они служили забавой, игрушкой. За это я положу свою жизнь. Свою жизнь. Его голос дрогнул. Надо мной смеются, меня ненавидят, побивают камнями, осмеивают. Но я иду своим путем. Ибо я знаю, что правда на моей стороне. И в конце концов эту правду признают все. Это был разговор с самим собой, только вслух. Впечатление было такое, точно Липиат занялся саморекламой.
И все же, сказал Гамбрил с жизнерадостным упрямством, я настаиваю, что слово «грезы» недопустимо.
Inadmissible[32], отозвался мистер Меркаптан, переводом на французский придавая этому слову какое-то новое значение. В эпоху Ростана сколько угодно. Но теперь
Теперь, сказал Гамбрил, это всего лишь намек на Фрейда.
Все дело тут в литературном такте, объяснил мистер Меркаптан. Неужели у вас его нет?
Слава богу, нет, с ударением сказал Липиат. У меня вообще нет такта. Я говорю и действую прямо, без обиняков, как подсказывает мне чувство. Ненавижу компромиссы.
Он стукнул по столу. Этот жест совершенно неожиданно вызвал взрыв надтреснутого мефистофельского смеха. Гамбрил, Липиат и мистер Меркаптан быстро подняли глаза; даже Шируотер вскинул огромную шарообразную голову и повернул широкий диск своего лица в ту сторону, откуда раздался звук. Перед столиком стоял молодой человек с белокурой веерообразной бородой, глядевший на них сверху вниз блестящими голубыми глазами и улыбавшийся так двусмысленно и загадочно, словно мысли его были проникнуты каким-то непонятным и фантастическим ехидством.
Come sta la sua Terribiltà?[33] спросил он и, сняв свой неописуемый котелок, отвесил Липиату глубокий поклон. Узнаю тебя, Буонарроти! с чувством закончил он.
Липиат принужденно рассмеялся: теперь он не казался титаном.
Узнаю тебя, мой Колмэн! слабо отозвался он.
Напротив, поправил его Гамбрил, почти не узнаю тебя. Эта борода, показал он на белокурый веер, чего ради, разрешите узнать?
Подражание русским, руссианизм, сказал мистер Меркаптан, качая головой.
Ах, в самом деле, чего ради? Колмэн понизил голос до конфиденциального шепота. Из религиозных соображений, сказал он и перекрестился.
Есть бобры, обобрившие себя ради царствия небесного. Но есть также и бобры, бывшие таковыми еще во чреве матери[34]. Он разразился кощунственным смехом, который прервался так же внезапно и намеренно, как и начался.
Липиат покачал головой.
Мерзость, сказал он, мерзость.
К тому же, продолжал Колмэн, не обратив никакого внимания, у меня есть другие, увы! гораздо менее благочестивые поводы для этой перемены наружности. Борода позволяет человеку завязывать восхитительные знакомства. Проходишь, например, по улице и слышишь «Бобер»: предлог начать разговор и познакомиться. Этому драгоценному символу, и он нежно погладил золотую бороду ладонью, я обязан восхитительно-опасными связями.
Замечательно, сказал Гамбрил и выпил в одиночестве. Немедленно перестаю бриться.
Шируотер оглядел собеседников: брови у него поднялись, лоб покрылся морщинами.
Этот разговор, кажется, выше моего понимания, серьезно сказал он. Под огромными усами, под густыми кустистыми бровями рот был маленьким и наивным, кроткие серые глаза смотрели по-детски вопросительно. Что означает в данном контексте слово «бобер»? Полагаю, вы имеете в виду не грызуна Castor Fiber?[35]
Но это же великий человек, сказал Колмэн, подымая котелок. Скажите мне, кто он такой?
Наш друг Шируотер, сказал Гамбрил, физиолог.
Колмэн поклонился.
Физиологический Шируотер, сказал он, преклоняюсь перед тобой! Перед тем, кто не знает, что такое бобер, я отрекаюсь от всяких прав на превосходство. Во всех газетах только и пишут, что о бобрах. Скажите, вы никогда не читаете «Дейли экспресс»?
Нет.
«Дейли мейл»?
Шируотер покачал головой.
«Миррор»? «Скетч»? «Грэфик»? И даже я совсем забыл, что физиолог должен быть по убеждениям либерал, даже «Дейли ньюс»?
Шируотер продолжал качать своей большой шарообразной головой.
И вечерние газеты?
Нет.
Колмэн снова обнажил голову.
О всемогущая и праведная Смерть! воскликнул он, надевая котелок. Вы никогда не читаете никаких газет и даже восхитительных статеек нашего друга Меркаптана в еженедельниках? Кстати, как поживают нынче ваши прочие статьи? И Колмэн концом своей массивной трости легонько ткнул мистера Меркаптана в живот. Çа marche les tripes?[36] A? Он снова повернулся к Шируотеру: Даже их не читаете?
Никогда, сказал Шируотер. Я занят более серьезными вещами.
Какими серьезными вещами, разрешите узнать?