Поначалу у Чайковского с Рубинштейном все складывалось гладко. Антон Григорьевич полюбил своего ученика и принял участие в его судьбе, настояв на разрыве с юриспруденцией. Модест Ильич пишет о том, что на Чайковского Рубинштейн произвел магическое действие ни один из недостатков учителя не мог ослабить очарования, которое тот оказывал на ученика. И, как ни далеко впоследствии разошлись их жизненные пути, это очарование Рубинштейном сохранилось у Петра Ильича до самой его смерти.
Очарованный студент занимался не усердно, а, скорее, самоотверженно, просиживая ночи над выполнением заданий учителя. Чем сложнее было задание, тем больше трудолюбия проявлял Чайковский. У них с Рубинштейном было что-то вроде соревнования «кто кого», из которого ученик неизменно выходил победителем. Говоря об учебе у Рубинштейна, Модест Ильич употребляет выражение «непомерный труд» и радуется тому, что этот труд не оказал вредного действия на здоровье брата. Собственно, ничего удивительного в этом нет, ведь занятие любимым делом, тем самым, которое составляет смысл и цель жизни, приносит исключительно позитивные впечатления.
Примечательно, что в молодости Петр Ильич имел множество музыкальных предубеждений, от которых со временем, к счастью, смог избавиться. Например, ему не нравился звук фортепиано с оркестром, звук смычкового квартета или квинтета, а пуще всего звук фортепиано в сочетании со смычковыми инструментами. Чайковский находил, что эта музыка «безобразна» по тембру, и обещал, что сам он никогда в жизни не напишет ни одного фортепианного концерта, ни одной сонаты для фортепиано со скрипкой и так далее (к слову сказать, сонаты для фортепиано со скрипкой он так и не написал). Романсы и мелкие фортепианные пьесы он презирал за невыразительность и тоже обещал не писать ничего подобного. Однако в определенной степени это презрение было наигранным, так как не мешало Петру Ильичу восхищаться романсами Глинки или песнями Шуберта. Непонятно, почему Чайковский считал себя неспособным ко многим отраслям музыки, в которых он впоследствии достиг определенных успехов. Столь же сильное предубеждение он испытывал против дирижирования. Это предубеждение было комплексным: с одной стороны, Петр Ильич был уверен в отсутствии у него дирижерских способностей, а с другой пребывание на эстраде вызывало в нем странный страх, ему казалось, будто голова сейчас соскочит с плеч, и потому свободной левой рукой Чайковский держал себя за подбородок или за бороду. Иногда Петр Ильич объяснял эту свою привычку иначе якобы ему казалось, будто голова у него заваливается набок, вот и приходилось удерживать ее в вертикальном положении.
Легенда гласит, что, не желая дирижировать исполнением сочиненной им кантаты, Чайковский не явился на выпускной концерт в консерватории в декабре 1865 года (по новому стилю то был уже январь 1866 года). В отсутствие автора кантата была исполнена под управлением Рубинштейна. Разгневанный Рубинштейн якобы не захотел выдавать Чайковскому диплом об окончании консерватории, и наш герой получил диплом только через пять лет, когда Рубинштейна сменил на директорском посту Николай Заремба.
Так-то оно так, да не совсем.
Во-первых, Чайковский испугался не стояния на эстраде, а публичного экзамена по теории музыки, предшествовавшего исполнению кантаты. Во-вторых, Рубинштейн не вредничал, держа у себя заслуженный Петром Ильичом диплом. Нет он вообще не хотел признавать Чайковского достойным диплома, настолько его разозлила неявка студента на главный экзамен. Но все же смилостивился, и Чайковский стал дипломированным «свободным художником» (такое звание было указано в дипломе) без публичной сдачи злосчастного экзамена. Оценки по теории композиции (по классу профессора Зарембы) и инструментовке (по классу профессора Рубинштейна) были отличными, по игре на органе по классу профессора Штиля хорошими, по игре на фортепиано[35] весьма хорошими, а вот по дирижированию удовлетворительными. Что же касается времени получения диплома, который был выдан Чайковскому только 30 марта (11 апреля) 1870 года, то оно было обусловлено сугубо бюрократическими причинами, а именно проволочками с Высочайшим утверждением «Положения о консерватории». Пока оно не было утверждено, дирекция не могла выдавать дипломы. Заметим кстати, что Чайковский окончил консерваторию с серебряной медалью. Другую серебряную медаль получил пианист Густав Кросс, а всего выпускников было шесть[36].
Но вернемся назад, в 1863 год, и посмотрим, какой стала жизнь нашего героя после оставления службы. С одной стороны, она стала счастливой, поскольку его больше не отягощала необходимость присутствия в департаменте. Все свободное время можно было отдавать музыке постигать, совершенствоваться, сочинять. С другой стесненность в средствах перерастает в настоящую нужду. «Перспектива в материальном отношении была очень мрачная; приходилось начать расплату долгов не из капитала, как он надеялся прежде, а из пенсии, которую получит, и поэтому сократить траты до последней крайности. Случись это годом ранее, очень вероятно, что в будущем композиторе избрание новой деятельности пробудило бы колебание и борьбу. Хотя богат он никогда не был, но все же отец имел возможность делать его существование обеспеченным. Петр Ильич имел квартиру, стол, платье даровые, а жалованье из министерства мог употреблять на прихоти, но даже и здесь Илья Петрович был в состоянии изредка приходить ему на помощь. Теперь же предстояло отказаться от жалованья и не ожидать от отца ничего, кроме крова и харчей; и это на долгое и неопределенное время, при совершенной неподготовленности бороться с нищетой. И, несмотря на это, без тени сомнения, спокойно и твердо он предпочел перспективу нужды и лишений обеспеченности, до такой степени вера в свое призвание и любовь к своему искусству за год времени глубоко и прочно пустили ростки в его душе»[37].
Илья Петрович, вышедший в отставку примерно в одно время с сыном (он ушел с должности директора Технологического института в марте 1883 года) получал относительно неплохую по тем временам пенсию две тысячи рублей в год. Но у него были свои долги, оставшиеся от неудачного участия в финансовом предприятии, на погашение которых уходило в среднем по восемьсот рублей в год. На оставшуюся тысячу двести (то есть на сто рублей в месяц) Илья Петрович должен был содержать себя и двух младших сыновей. Роскошь воткинского бытия и первых лет жизни в столице давно была позабыта, теперь Чайковские жили в скромной квартирке на пересечении Загородного проспекта с Лештуковым переулком[38]. На карманные расходы и вообще на все «излишества» Петру Ильичу приходилось зарабатывать уроками он преподавал как теорию музыки, так и игру на фортепиано и аккомпаниаторством. Выходило не густо, в среднем около семидесяти рублей в месяц, причем надо помнить, что рачительность не относилась к числу достоинств нашего героя. Однако же он не унывал. Более того, весело подшучивал над своей нищетой и был счастлив от сознания того, что стоит на верном пути.
«Я говорю на музыкальном языке, потому что мне всегда есть что сказать»[39], заметит Чайковский в одном из своих писем.
К окончанию консерватории сказано было следующее: давнишний вальс «Анастасия» для фортепиано, романс «Mezza notte», или «Полночь» (да, романс!), увертюра «Гроза» первое симфоническое произведение, сочиненное в качестве летнего консерваторского задания в 1864 году, «Характерные танцы», вошедшие впоследствии в оперу «Воевода», и кантата «К радости», на слова Шиллера, ставшая выпускной работой нашего героя. Кантата, к слову сказать, была встречена весьма прохладно. Так, например, композитор Александр Николаевич Серов (отец живописца Валентина Серова) сказал: «Нет, нехороша кантата; я от Чайковского ожидал гораздо большего». Рубинштейну кантата тоже не понравилась, а музыкальный рецензент «Санкт-Петербургских ведомостей» Це- зарь Антонович Кюи, член «Могучей кучки» и автор четырнадцати опер, высказался о кантате и ее сочинителе совсем уж плохо: «Консерваторский композитор г. Чайковский совсем слаб. Правда, что его сочинение (кантата) написана в самых неблагоприятных обстоятельствах: по заказу, к данному сроку, на данную тему и при соблюдении известных форм. Но все-таки если бы у него было дарование, то оно хоть где-нибудь прорвало консерваторские оковы. Чтобы не говорить много о г. Чайковском, скажу только, что гг. Рейнталеры и Фолькманы[40] несказанно бы обрадовались его кантате и воскликнули бы с восторгом: Нашего полку прибыло!».