Был и еще один человек князь Петр Платонович Мещерский, поручик лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка. Мещерского поразила импровизация Чайковского на фортепиано, а со временем первоначальное удивление переросло во внутреннее убеждение относительно будущего Петра Ильича, которому, по мнению Мещерского, следовало заняться музыкой всерьез. В свое время Мещерский брал уроки музыки у Николая Ивановича Зарембы, преподававшего в классах, учрежденных при просветительском Русском музыкальном обществе. Мещерский познакомил Чайковского с Зарембой. Так в жизни Петра Ильича появился еще один учитель музыки. «Я начал заниматься генерал-басом, и идет чрезвычайно успешно; кто знает, может быть, ты через года три будешь слушать мои оперы и петь мои арии», пишет Чайковский сестре Александре в октябре 1861 года. Говоря о генерал-басе, он имеет в виду гармонию, дисциплину, изучающую звуковысотную организацию музыки. В письме от декабря того же года Петр Ильич называет «генерал-бас» «теорией музыки». «Дела мои идут по-старому. На службе надеюсь получить в скором времени место чиновника особых поручении при министерстве. Жалованья на двадцать рублей больше и немного дела. Дай Бог, чтоб это устроилось!.. Я писал тебе, кажется, что начал заниматься теорией музыки и очень успешно, согласись, что с моим изрядным талантом (надеюсь, что ты это не примешь за хвастовство) было бы неблаговидно не попробовать счастья на этом поприще. Я боюсь только за бесхарактерность; пожалуй, лень возьмет свое, и я не выдержу; если же напротив, то обещаюсь тебе сделаться чем-нибудь. Ты знаешь, что во мне есть силы и способности, но я болен тою болезнью, которая называется обломовщиной, и если не восторжествую над нею, то, конечно, легко могу погибнуть. К счастью, время еще не совсем ушло!»[31]
Декабрьское письмо очень интересное. Занятия музыкой идут успешно, но тем не менее Чайковский надеется получить повышение по службе, правда, с оговоркой, что дела на новой должности будет немного. Он колеблется. Он еще не определился. Ему, что называется, «и хочется, и колется». Человек на перепутье. Но он уже всерьез занялся музыкой и остается сделать последний, самый решающий шаг порвать с постылой юриспруденцией.
В классах Музыкального общества преподавались хоровое и сольное пение, фортепиано, скрипка, виолончель и музыкальное сочинение, лекции по которому читал Заремба. Петр Ильич изучал только последний предмет.
Николай Иванович Заремба, которому в это время было около сорока, окончил юридический факультет Петербургского университета, некоторое время прослужил в Министерстве государственных имуществ, а затем решил стать композитором В этой части его биография была схожа с биографией нашего героя. Заремба уехал в Берлин (сам он происходил из поляков, но был горячим патриотом России), где стал брать уроки у знаменитого Адольфа-Бернхарда Маркса, известного более как педагог и теоретик музыки, нежели как композитор. С сочинением музыки у Зарембы не сложилось, настолько, что впоследствии он не любил вспоминать о своих «опусах» и никому их не показывал, ну разве что в виде исключения. Так, например, Петру Ильичу Заремба показал партитуру сочиненного им смычкового квартета, который Чайковский нашел весьма милым, «в гайдновском вкусе». Потерпев неудачу на одном поприще, Заремба избрал для себя другое стал педагогом. Выдающимся педагогом, остроумным, красноречивым, восприимчивым к новым веяниям и беззаветно влюбленным в музыку. Достоинств у Зарембы-педагога было много, а недостаток только один указывая ученикам на их ошибки, он не мог написать неудачное место лучше их, как это ожидается от наставника.
Поначалу Петр Ильич занимался у Зарембы без особого энтузиазма, по его собственному признанию, «как настоящий любитель». Но однажды Заремба после занятий попросил Петра Ильича относиться к делу серьезнее, поскольку видел у него явный талант, который нужно было развивать. Чайковского не столько тронула похвала, сколько теплое отношение наставника. Он решил взяться за ум. «С осени 1862 года ни о любительских спектаклях, ни о светских знакомых нет и речи. Музыка поглощает все. Его дразнят длинными волосами, которые он себе отпускает, удивляются, порицают, охают перед его решением Петя представляется мне совершенно новым. Нежность к папаше, домоседство, возрастающая небрежность туалета, усидчивость в труде, внимание к таким нуждам нашим с Анатолием, заботы о таких вещах, которые прежде были несовместимы с обликом блестящего повесы. Его нежные ласки, полное отсутствие разговоров о спектаклях и балах все вместе и удивляет, и умиляет, и радует»[32].
Мы можем порадоваться вместе с Модестом Ильичом наш герой наконец-то занялся «своим делом». Но до апреля 1863 года студент консерватории Чайковский продолжал служить в департаменте Министерства юстиции. Подать прошение об увольнении его убедил Антон Григорьевич Рубинштейн, музыкант от бога, пианист, композитор, дирижер и педагог. 1 (12) мая 1863 года коллежский асессор Чайковский был отчислен от штатного места и причислен к Министерству юстиции. Причисление к министерству было чем-то вроде зачисления в резерв. В начале 1867 года Чайковского попытались вернуть на казенную службу. По совету опытного приятеля Петр Ильич устроился в архив, на чисто номинальную работу и подал просьбу об отставлении от государственной службы (то есть полном увольнении), которая была удовлетворена 19 сентября (1 октября) 1867 года. «На прощание» Чайковский получил чин надворного советника, соответствовавший чину армейского подполковника.
В 1859 году Рубинштейн увлек идеей создания Русского музыкального общества известную благотворительницу великую княгиню Елену Павловну, супругу великого князя Михаила Павловича, младшего брата двух императоров (Александра I и Николая I). Годом позже Рубинштейн организовал при обществе музыкальные классы, которые в сентябре 1862 года были преобразованы в консерваторию. Рубинштейн стал ее первым директором, дирижером оркестра и хора, а также профессором по классам фортепиано и инструментовки.
В хорошо известное всем здание Большого (Каменного) театра на Театральной площади консерватория въехала в 1886 году, а до того она находилась во флигеле дома Демидова на углу Мойки и Демидовского переулка (ныне это переулок Гривцова)[33], бывшем помещении Английского клуба. По воспоминаниям современников, «семь или восемь комнат составляли все помещение и служили классами для игры на фортепиано, на струнных инструментах и для пения». Но все равно то была консерватория, настоящий музыкальный университет.
Заремба преподавал Петру Ильичу контрапункт и музыкальную форму, Рубинштейн сочинение и инструментовку, итальянец Чезаре (Цезарь Иосифович) Чиарди игру на флейте, а немец Генрих Штиль игру на органе. И Штиль, и Чиарди были виртуозами, непревзойденными мастерами своего дела и замечательными импровизаторами. Заремба тоже был хорош, но Рубинштейн превосходил всех вместе взятых.
«Как преподаватель теоретический Рубинштейн составлял разительную противоположность с Зарембой. Насколько тот был красноречив, настолько этот оказался косноязычен. Рубинштейн знал довольно много языков, но ни на одном не говорил вполне правильно По-русски он в частной беседе мог выражаться очень бойко, причем иногда попадались выражения счастливые и меткие, но грамматика хромала, а в связном изложении теоретического предмета ее недочеты обнаруживались гораздо сильнее. Дара изложения у него не было ни малейшего. Замечательнее всего, что это обстоятельство как-то не вредило его лекциям и не отнимало у них интереса. Насколько у Зарембы все было приведено в систему, и каждое, так сказать, слово стояло на своем месте, настолько у Рубинштейна царствовал милый беспорядок: я думаю, что он за пять минут до лекции не знал, что будет говорить, и всецело зависел от вдохновения минуты. Хотя таким образом литературная форма его лекций была ниже критики, они все-таки импонировали нам и посещались с большим интересом. Огромные практические знания, огромный кругозор, невероятная для тридцатилетнего человека композиторская опытность давали словам его авторитет, которого мы не могли не чувствовать. Самые парадоксы, которыми он сыпал и которые то злили, то смешили нас, носили отпечаток гениальной натуры и мыслящего художника»[34].