Цепь натянута, я и на сантиметр вперед не продвинусь. Поэтому отступаю на шаг здесь ничто не сковывает мои движения и говорю:
Подойти.
Она медлит.
Сглатываю ком в горле. Мне очень нужно, чтобы она подошла.
Молчу. Не двигаюсь. Пусть привыкнет, пусть убедится, что я не хочу от нее большего, чем то, о чем она уже догадалась. Наверное, сейчас жар от меня исходит сильнее, чем от нее.
Она чуть подается вперед легкое, едва заметное движение. Еще не «да», но уже «может быть».
Ближе, мой голос охрип от физического желания и осознания того, что дверь осталась незапертой.
И Волчица делает этот шаг. Высшая степень доверия мне, Охотнику, семь месяцев просидевшему в клетке, мечтающему сбежать. Ведь теперь, чтобы получить долгожданную свободу, мне стоит лишь обхватить голову Волчицы ладонями и резким движением повернуть в сторону, до хруста шейных позвонков.
Я поддаюсь фантазии. Медленно пропускаю волосы Доррит сквозь пальцы и чувствую под своими ладонями ее прохладные ушки. Легонько, совсем немного, наклоняю ее голову в одну сторону, затем в другую. Я почти слышу этот хруст Теперь справиться со своим видением куда сложнее. Я взведенный курок. Едва не взрываюсь от переполняющих меня эмоций, от осознания этой тонкой, физически ощутимой грани между чужой жизнью и смертью, которую так легко могу переступить. Даже имею на это право.
Но вместо этой фантазии я начинаю воплощать другую. Перемещаю большой палец правой руки на ее губы, тонкие, сухие. Мну их, пока не упираюсь подушечкой в зубы. Очень медленно провожу по десне от одного клыка до другого. Чувствую, как они выпирают из-под тонкой кожицы. Вот оно главное отличие Волков. И главное их оружие.
Крошка Доррит застыла. Кажется, даже дышать перестала. Возможно, испытывает то же, что и я несколько минут назад, когда обхватил руками ее голову сдерживает себя, чтобы не пустить клыки в дело, и это требует огромных усилий. Настолько, что сопротивление рождает желание, противоположное жажде убийства.
Я скольжу руками ниже: по ее шее, ключицам Ныряю под майку. Несмотря на долгие месяцы отсутствия практики, руки сразу вспоминают это сногсшибательное ощущение: когда маленькая упругая грудь ложиться в ладонь, как в колыбель. Волчица резко выдыхает, прикусывает губу сильно, возможно, до крови и отступает, не дотянуться. Но не уходит.
Тихо звякают цепи, когда я опускаю руки.
Некоторое время, шумно дыша, мы стоим друг напротив друга. Уже слишком темно, чтобы я мог рассмотреть ее взгляд. Вижу только, как быстро поднимаются и опускаются острые плечи.
Едва не пропускаю ее рывок ко мне. Она метнулась тенью и вот я чувствую ее тельце, льнущее ко мне, и вкус крови на жестких губах, в которых вдруг проявляется мягкость.
Сгребаю ее в охапку. Прижимаю к себе так сильно, что из нее вырывается стон. Шарю руками по ее телу мне его мало, мало, мало!
Толкаю ее к стене возле топчана. Теперь Крошке Доррит от меня не сбежать.
Чувствую языком кровь на ее губах, и это ощущение сжигает во мне все человеческое. Хочу обладать! Подчинять! Крошить! Мять!
Вжимаю Волчицу в стену, пусть почувствует мою мощь. Губами запоминаю ее тело, помечаю его укусами, от которых по Волчице словно ток пробегает: подбородок, скулы, шея, ключицы. В ответ она полосует мою спину ногтями. Даже сквозь туман желания понимаю, что такие царапины не заживут еще долго.
Наша близость похожа на сражение. Мы катаемся по полу, рычим, кусаемся и царапаемся. Теперь мы оба дикие. Желание, так долго тлеющее в нас, полыхает.
Резко переворачиваю ее на живот. Расстегиваю свой «браслет» и защелкиваю на ее руке. Кажется, она пытается сопротивляться скорее инстинктивно, чем сознательно. Сейчас во всем мире нет более уязвимого существа, чем моя Крошка Доррит. От этой ее попытки вырваться у меня совсем отказывают тормоза. Я не остановлюсь, даже если обрушится крыша.
Наваливаюсь на Волчицу всем телом, прижимаю ладонью ее голову к полу. На мгновение вспыхивает воспоминание, как недавно вот так же прижимал мою голову Самец, но я тотчас же забываю эту картинку. Перед глазами звезды. Я словно эфира надышался. Крошка Доррит так поскуливает, что я, кажется, мог бы разрядиться от одних только этих звуков.
Потом я отваливаюсь, словно от стола, за которым обожрался. Чувствую, как быстро остывает мокрое от пота тело. Разорванная в клочья майка липнет к спине возможно, от крови теперь я куда сильнее ощущаю жжение царапин.
Луна мутно светит сквозь пленку облаков. Я поворачиваю голову так, чтобы видеть дверь не запертую ни на щеколду, ни на замок.
Крошка Доррит лежит неподвижно, словно заснула. Но вряд ли это так.
Вслушиваюсь в звуки за стенами: только шум ветра. Это кажется идиотизмом, но сейчас мне не хочется уходить. Последние семь месяцев не были самыми паршивыми в моей жизни.
И тут я вспоминаю о Лесс.
Она должна была уже прийти. Она всегда приходила в такое время. Но не сегодня. Оставила меня с Крошкой Доррит наедине. Подарила меня своей прислужнице, вместо того чтобы прийти самой.
Приподнимаюсь на локтях. Меня охватывает злость. Привыкаешь спать без меня, Лесс?
Поднимаюсь. Крошка Доррит даже не вздрагивает. Иду к двери. Пол скрипит так, что и человек бы проснулся, но Волчица не останавливает меня. Тогда я возвращаюсь к ней и снимаю с нее «браслет», хотя она и сама бы отлично справилась.
Прощай, Крошка Доррит, шепчу ей на ухо. Затем, уже не медля, подхожу к двери и распахиваю ее.
Глава 4. Кнуты и пряники
Вера
Ненавижу, когда тебе приходится уезжать, я прикрываю глаза, чтобы успокоить жжение от подступающих слез.
Хотела бы вести себя по-взрослому, но, видимо, зрелось и любовь понятия несовместимые.
Не волнуйся, моя девочка, за тобой присмотрят.
Я не говорила, что боюсь. Я сказала ненавижу. Надеюсь, ты будешь невыносимо и мучительно по мне скучать!
Сейчас наше любимое время суток: уже вечер, солнце вот-вот скроется за лесом, но тропинка до нашего сибирского дома еще залита оранжевым светом. Он особенно ярко отражается от островков белого, подтаявшего снега.
Мы сидим в беседке, срубленной Никитой, по разные стороны стола. Устроились на спинке скамейки: по-приличному сидеть еще холодно. Смотрим на желтое окошко нашего дома: специально не выключили лампу в гостиной, нам нравится такой ориентир. К тому же сейчас смотреть на окно куда проще, чем в глаза друг другу.
На столе термос с чаем и половина черничного пирога, который я приготовила сама. Жую пирог, но не чувствую вкуса.
Я успеваю соскучиться по тебе даже за то время, пока сплю, ласково успокаивает меня Никита.
Знаю.
Вижу.
Он смотрит на меня так, словно хочет запомнить каждую деталь: мои жесты, улыбки, взгляды, наше молчание, наши разговоры А у меня все внутри болезненно ноет от желания быть с ним, чувствовать его. Но я продолжаю сидеть на месте.
Мы смотрим, как сумерки превращаются в темноту.
Расскажи, что ты чувствуешь, просит Никита, затем отпивает чай из кружки-крышки и передает мне.
Пересаживается ближе и обнимает меня. Кладу голову ему на плечо.
Я касаюсь кружки там, где только что были твои губы, и мне это безумно нравится, примирительно отвечаю я.
Чай обжигает. Я облизываю губы. Хотя, возможно, чай здесь ни при чем.
Я так тебя люблю! вырывается из меня.
Никита отвечает мне взглядом, полным нежности.
Пойдем. Хочу показать, как сильно люблю тебя я.
Соскочив со скамейки, я сама увлекаю его в дом. В прихожей он снимает с меня куртку, стягивает шарфик и сразу начинает целовать шею. Между делом засовывает мои холодные ладони себе под свитер. Там горячо, как в печке.
Коротка передышка, и мы, раздеваясь на ходу, идем в спальню. Никита включает прикроватный светильник.