Этот юнкер любимый Остермановский шпион, вот барон и хлопочет, пояснил Кайзерлинг, я слышал, милый мальчик обо всём доносит своему хозяину, обо всём, что делается у её величества в покоях.
Хозяину кому? не понял Бюрен.
Так Остерману. Он его креатура. Ты же час, наверное, проговорил вчера в приёмной с этой цацей, пока мы ждали хозяйку
Бюрен пожал плечами.
И ты даже не понял, с кем говорил? рассмеялся Кайзерлинг.
Отчего же, цаца представилась Рейнгольд Лёвенвольде.
Тот самый, что подсидел тебя, когда ты пытался пристроиться к малому двору тебе отказали, а вот этого Рейнгольда как раз и приняли, именно на твоё место.
Это и неудивительно, миролюбиво отвечал Бюрен, его отец был chambellan de la petit cour, а я был человек со стороны, чужак, потому и был отставлен. Я знал вчера, с кем говорю, Герман, и я давно не держу на него зла.
Он был с тобою любезен?
Вполне. Разве что он разговаривает, как будто смеётся над тобою, но это, наверное, такая специальная придворная манера
Жди от него поганки. Злой человек, и ослепительно подлый. И он брат того самого Гасси, что приезжал к нам в Митаву и дёргал из-под нас стулья. Помнишь Гасси?
Бюрен помнил Гасси, лифляндского ландрата Карла Густава Лёвенвольда, давнюю зазнобу их вдовы-герцогини. Спесивого высокородного злюку. Когда к хозяйке являлся сей драгоценный гость дворцовые коридоры пустели, будто во время чумы. Карл Густав Лёвенвольд входил к герцогине как к себе домой и придворных её гонял как собственную прислугу. Ему, и в самом деле, ничего не стоило походя выдернуть из-под юнкера стул или отвесить стремительную обидную плюху.
Бюрен оглянулся Остерман и коварный Рейнгольд ехали за ними, далеко позади, и нежно перешёптывались, склоняясь друг к другу из сёдел.
Лапочка-Ренешечка Его любимая шутка он целует тебя при встрече, да так, что хочется ответить, продолжил Кайзерлинг, но не вздумай отвечать. Не оберёшься позору. Он оттолкнёт тебя, рассмеётся как будто это ты, непотребный содомит, покушаешься на его невинность.
Он что Бюрен сделал движение бровями. И подумал про себя: как Герман узнал о поцелуях, неужели однажды попался сам?
Бог весть, что он такое. Зимой, во время машкерадов, его частенько видели в гардеробной, и всякий раз он валялся на шубах с разными фрейлинами. Но, говорят, он и поднял с пола немало перьев, и даже для собственного братца Гасси, и даже для Тут Герман многозначительно закатил глаза, подразумевая персон ну очень высоких.
Бюрен задумался: отчего люди столь часто не то, чем кажутся?
Вчера в приемной её величества их встречали два камер-юнкера, на первый неискушенный взгляд абсолютно одинаковые. Золотые, в модных крошечных усиках, в львиных гривках лохматых, словно жезлы тамбурмажора, змеино-узкие в плечах и в талии и с павлиньими хвостами расшитых жюстокоров. Бюрен позже разглядел, что один из юнкеров все-таки выше и носатей, а у другого глаза подведены диковинным образом, раскосыми стрелками, словно у японки.
Этот, с японкиными глазами, и говорил с ним но ведь явно от скуки. Он только что не зевал при разговоре, и всё как будто насмехался, и позабыл о собеседнике, как только разговор иссяк. Вряд ли юнкер Рейнгольд планировал какую-то подлость, слишком низок был для него ничтожный курляндский придворный.
Бюрену понравился раскосый и кукольный хранитель дверей, и жаль было слышать сейчас о нём, про эти его перья и поцелуи
Не спи, Эрик! толкнул его Кайзерлинг. Они здорово отстали Корф и Козодавлев гарцевали далеко впереди. Даже Остерман и его юнкер-шпион успели их обогнать, на своих тихоходных недорогих лошадках.
Вспомнил этих ребят в приёмной, у них были хвосты, совсем как у павлинов
Да и бог с ними, отмахнулся Кайзерлинг, есть один человек, русский, и у него к тебе дело.
Ко мне? изумился Бюрен.
Прости, но я разболтал ему немного о твоем острожном прошлом, глумливо хохотнул его приятель, и он заинтересован в тебе необычайно. Он то ли книгу пишет о тюремных порядках, то ли что-то ещё в этом роде. Русский подьячий, из конторы Остермана, из его «чёрного кабинета». Я и подумал: он поможет тебе, а ты выручишь его.
«Чёрным кабинетом», в подражание Версалю, именовалась комнатка для перлюстрации писем. Бюрен ждал письма от жены, письмо всё не шло, может, и в самом деле застряло в секретной комнатке
Я думаю, он без труда вызволит письмо твоей Бинны, они въехали во двор, и Кайзерлинг заговорил тише, тебе пойдет на пользу такое знакомство. Увидишь, что русские не только жулики и воры, как ты говоришь о них, а есть и настоящие люди есть и образованные, и умные, и добрые, и храбрые. Мой Семёнич именно таков доживи Макиавелли, он непременно взял бы его в свою книгу.
Про жуликов и воров Бюрен выдумал не сам, подслушал у кого-то, что так называет русских красавец прокурор Ягужинский понравилось, принялся повторять. И теперь Герман, насмехаясь, дразнил его этой цитатой, явно зная, у кого она крадена.
Довольно интриговать, я давно согласен, быстро бросил Бюрен. Ему очень хотелось выручить письмо, а какой ценой, что русский попросит да бог с ним
Конная процессия шумно и размашисто переходила в пешую ипостась с коней падали пьяные, прежде удерживаемые в седле лишь гордыней. Лакеи уводили лошадей, всюду сновали столь любимые его величеством карлики и не потому ли любимые, что они проныры, идеальные шпионы?
Герцогиня с сестрой спешились и проследовали за накрытые столы для высоких персон. Для юнкеров тоже накрыли столик, спасибо, что не вместе с прислугой. Прискакал румяный Козодавлев, в роковых спиралях вороного аллонжа:
Пойдем, вкусим столичных яств Там у них такие девочки, с Катериной Ивановной прибыли
Быстро же супружество тебе наскучило, поддел ядовитый Кайзерлинг.
Так я на службе, оправдался Козодавлев.
Бюрен видел краем глаза: Остерман и его камер-юнкер все шептались в сторонке, никак не могли расстаться. Карлица подбежала Остерман подхватил ее на руки, что-то шепнул на ушко и отпустил. Значит, догадка была верной, про карликов-шпионов
Юнкер Рейнгольд глядел чуть в сторону подведёнными японкиными глазами и что-то нервно подбрасывал в руке. Издали привиделось, что он держит в ладони птицу, но то были снятые перчатки.
Вечером Кайзерлинг привёл гостя нескладного верзилу в казинетовом подьяческом мундире.
Знакомься, Эрик, мой хороший друг Семёнич Маслов, так рекомендовал его Кайзерлинг, и гость со смущением поправил на неплохом немецком:
Анисим Семёныч, вы, друг мой, полагаете, что отчество у русских тоже целое имя. Увы, это не совсем так
Забавно длинноногий Анисим Семёныч сутулился, стесняясь высокого роста, что делало его похожим на фигуру шахматного коня. В чертах гостя преобладала славянская мягкая расплывчатость нос туфлей, но одновременно с благородной горбинкой, округло очерченные щёки и волосы, взошедшие надо лбом тоже круглыми, в рифму к щекам, волнами.
Мы с Семёничем в городе Кёльне славно кружками дрались, в корчме «Коза и корона», припомнил хвастливо Кайзерлинг.
Вы учились в Кёльне? догадался простоватый Бюрен.
Имел удовольствие, жаль, недолго, отвечал «Семёнич».
То есть то был не простой подьячий, если успел он выучиться в Кёльне Да Бюрену и сразу стоило догадаться, что новый его знакомый не из простых на лице Анисима Семёныча не было того характерного отпечатка, раннестарческой маски, что носят те, кто в детстве не ел досыта. Мягкое лицо его было свежим и гладким, и глаза нагловатые, хитрованские нет, никогда он не голодал. А вот с Бюреном было такое дело
Я год проучился в Альбертине, похвастал и Бюрен, и Кайзерлинг тут же рассмеялся жестоко: