Давно борьбой занимаетесь?
Три года.
Ладно, идите в экипаж. Форму одежды больше не нарушайте!
Есть не нарушать!
И мы пошли каждый своей дорогой. Честно говоря, мы с ребятами не ожидали, что так легко отделаемся. По-моему, подполковнику просто понравилось, что я не испугался.
Курсант Егоров
Надо сказать, что воспитывали нас в «системе» своеобразно. Дисциплина была железная. Но в то же время косвенно поощралась в курсантах некоторая лихость в поведении. Наши командиры считали, что из робкого безответного курсанта никогда не получится настоящего моряка. Моряк не должен ничего бояться, в том числе и своего начальства. Поэтому многие легкомысленные проступки нам часто сходили с рук. Командиры рот у нас были кадровые морские офицеры, все из подводников. Многие преподаватели из военно-морского цикла прошли войну. Это были далеко не робкие люди, знающие себе цену, и того же они требовали от нас. Но, конечно, подлых поступков не прощали. Было несколько редких случаев воровства и предательства. Таких людей изгоняли без пощады.
Через год подполковник Селявко по случаю инфаркта вышел в отставку. Мы сначала подумали, что теперь наступит некоторое послабление в службе. Но скоро поняли, что при подполковнике нам жилось не так уж плохо. Всё, как говорится, познаётся в сравнении. После подполковника Селявко, если я правильно помню, очень недолго обязанности начальника строевого отдела исполнял командир одной из рот. Этого подполковника прислали к нам в училище, сняв предварительно за что-то с должности военного прокурора Кронштадта. Это был вообще не моряк. Из морского в нём было только форма, да и то погоны с красными просветами. Разговаривал он с нами всегда на повышенных тонах, как будто перед ним не моряки, а уголовники. Лицо у него было костлявое с длинной челюстью. И фамилия подходящая Мадаев. За всё это курсанты присвоили ему кличку «Лошадь». Офицеры его тоже не любили, но при нас вслух не высказывались.
Помню, как-то зимним утром, на втором курсе, было построение для развода суточного наряда. Человек 30, в том числе и я, построились двумя шеренгами на морозе во дворе экипажа. Подполковник Мадаев любил лично инструктировать суточный наряд. И в этот раз он крикливым (как ему, наверное, казалось командным) голосом нёс всякую чепуху, якобы инструктировал нас, как нужно нести службу. Мы уже 15 минут стояли по стойке «смирно», мёрзли на морозе, терпеливо слушали это карканье и делали вид, что с интересом открываем для себя новые для нас положения Устава. Дежурный офицер, который, в общем-то, и должен был сам проводить развод суточного наряда, стоял рядом с Мадаевым, немного позади, и морщился, как от зубной боли.
И тут открываются ворота и во двор экипажа въезжает настоящая лошадь с телегой и с мужиком на ней. В то время ещё по Ленинграду ходили настоящие лошади с телегами для сбора мусора. Мадаев-Лошадь замолчал и удивлённо смотрел, как кобыла в полной тишине проезжала вдоль строя в глубь двора. Вдруг кто-то из задней шеренги звонко сказал: «Глядите! Лошадь!» Весь строй невольно повернул головы в сторону подполковника, который в наших курсантских головах тесно ассоциировался с названием этого животного. В тот же момент, как по заказу, огромная чёрная ворона, устремившись за добычей в сторону мусорной телеги, пролетела прямо над головой Мадаева, и, не утерпев, оглушительно крикнула: «Кар-р-р-р!» Весь строй истерически захохотал. И дежурный офицер тоже.
Мадаев, выкатив глаза и надрывая лёгкие, протяжно скомандовал: «Молча-а-а-ть!» Когда мы смогли взять себя в руки и замолчать, он сказал дежурному офицеру: «Продолжайте без меня!» и ушёл, даже не отдав честь.
После этого случая репрессии против курсантов возобновились с новой силой. Чуть ли не каждый день он писал начальнику училища представления на отчисление за малейшую провинность то одного, то другого курсанта. Видимо, не мог расстаться со своим прокурорским прошлым.
Я тоже чуть не попал под репрессии. Однажды весной я договорился со старшиной роты Теодором Нарадовским, что немного опоздаю из увольнения. Хотел встретиться с Людой Слепцовой в общежитии 1-го Электротехнического института. Эта девушка закончила нашу школу на год раньше меня. Очень популярная была девица. Мы с ней дружили. Вернулся где-то к часу ночи. Спокойно прошёл во двор через проходную (тут курсанты из суточного наряда дежурили), сунулся в подъезд здания экипажа и тут вижу, что Мадаев смотрит на меня из глубины вестибюля. Оказывается, он сам себя назначил дежурным офицером по училищу, чтобы лично ловить ночью самовольщиков.
При виде Мадаева я быстро повернулся и выбежал из подъезда. Подъезд сквозной с двумя входами. Мадаев сообразил, что бегаю я быстрее, но у него есть преимущество в позиционном отношении. Он просто прошёл сквозь здание и устроил засаду у другого входа. Вроде бы мне деваться некуда, остаётся только сдаваться в плен. Но товарищ подполковник ошибся, в плен я сдаваться не собирался.
Пока офицер занимал позицию в подъезде, я бегом обогнул угол здания, добежал до пожарной лестницы в торце дома, подпрыгнул до первой перекладины, подтянулся, потом по лестнице бегом, как бегал по вантам на баркентине «Сириус», добежал до четвёртого этажа и там остановился. Смотрю вниз: Мадаев, по моим расчётам, должен выйти во двор и посмотреть, куда же курсант делся. Точно: вижу, выглядывает из-за угла. Не обнаружив врага, обошёл вокруг дома никого нет. Постоял в задумчивости несколько секунд и пошёл на проходную. Решил, что единственный выход для меня это вернуться на свободу в город. Оторвать от земли свой прокурорский взор и взглянуть на небо он не догадался.
А между тем я потихоньку продвигался в вышине в сторону родного кубрика. Пятиэтажное здание нашего экипажа по замыслу архитектора было украшено на уровне четвёртого этажа узеньким карнизом, сантиметров 40 шириной. Я встал на этот карниз лицом к стене и не торопясь, бочком пошёл в сторону нашего окна. После работы на паруснике, с его 30-ти метровыми мачтами, я уже высоты не боялся. Обогнул угол дома, дошёл до третьего окна, тихонько постучал носком ботинка в стекло. Ребята открыли мне окно, и я спокойно спрыгнул в свой кубрик. Ребята немного удивились, что я вошёл не в ту дверь:
Володя! Ты чего тут лазаешь?
Да Мадаев там самовольщиков ловит Все пути перекрыл.
И мы легли спать.
А товарищ прокурор выяснил на проходной, что из города приходил курсант с двумя нашивками на левом рукаве значит, со второго курса. А в этом задании экипажа второкурсники только из 12-той роты, которая живёт на 4-м этаже. Мадаев поднялся в нашу роту и вместе с дежурным по роте стал проверять по кубрикам наличие курсантов. Пересчитал всех, прибавил к этому количеству стоящих в наряде на постах и больных. И получился полный комплект. Так и не понял мудрый прокурор, куда испарился курсант-нарушитель дисциплины. Потом ещё весь следующий день шли построения и разборки, но так ничего и не выяснили. Старшина роты, который был в курсе, и мои ребята, конечно, и не думали что-то докладывать. У нас такое доносительство строго каралось.
Мы тоже в долгу не остались, не могли стерпеть, что нами командует какой-то прокуроришко. Как-то утром после построения во дворе экипажа роты курсантов, одна за другой, в темноте пошли строевым шагом в учебный корпус на Косой Линии. Путь наш пролегал вдоль высокого, красиво оштукатуренного и покрашенного в жёлтый цвет забора Балтийского завода. Наша рота только свернула с Большого Проспекта на Косую, как издалека, откуда-то поближе к учебному корпусу послышался странный, приглушенный расстоянием грохот. Это было похоже на раскаты грома далёкой грозы. Мы удивленно переглянулись, не понимая, в чём дело. Шагаем дальше. Вдруг впереди взрыв грома уже поближе: это хохотала шедшая перед нами 52-я рота. Только когда мы прошли ещё пару сотен метров, мы увидели в чём дело и сами также не смогли удержаться от смеха. На стене забора Балтийского завода огромными буквами было написано масляной краской: