Как мы сюда попали? Добровольно, по собственному желанию, не имея ни малейшего побуждения «закосить» от срочной службы. Говорю серьёзно, без пафоса: нынешним молодым призывникам, наверное, сложно понять врождённую меру ответственности, непоказной патриотизм бывших призывников старшего, послевоенного поколения, впитавших в себя с молоком матери безмерную тяжесть отгремевшей войны с десятками миллионов погибших и искалеченных душ, ненависть к захватчикам родной земли. Конституционную норму о священном долге и почётной обязанности мы понимали буквально, шли служить не по принуждению, а осознанно, как полагается защитникам, и возвращались гордые, с чувством достойно исполненного этого самого долга. Самым страшным в нашем понимании было прослыть в народе подлецом и трусом, увиливающим от службы в армии. Девушки от таких с презрением отворачивались. Вчерашние десятиклассники, ребята с рабочей барачной окраины большого уральского города, прокопчённого дымом из труб десятков оборонных заводов, эвакуированных из западных районов страны в начале войны и оставшихся в нём по её окончании, сызмальства познавшие и нужду, и тяжёлый труд, мы по первой же повестке явились в военкомат. Стоя голышом перед членами Призывной комиссии, на вопрос Военкома «Где желали бы служить?» не раздумывая ответили: «В пограничных войсках». Овеянные славой, героизмом и мужеством, эти войска в наших семьях всегда были особо почитаемы (да простят меня десантники, морпехи, лётчики, моряки, ракетчики и другие славные ребята!). В детстве и юности мы зачитывались книгами о подвигах легендарного следопыта Карацупы, о героях Брестской крепости, помногу раз смотрели «Заставу в горах», «Над Тиссой», играли в пограничников и отчаянно спорили между собой, выясняя, чья очередь сегодня играть подлую роль шпиона. Юные идеалисты мы мечтали о собственном подвиге!
И вот мы, будущие пограничники, в сопровождении прибывших за нами сержантов, составивших списки и распределивших нас по отделениям, уже едем в воинском эшелоне, качаемся в общих вагонах, засыпаем под мерный перестук колёс, развернув на пыльных полках рваные полосатые матрацы без простыней и подушки без наволочек. Подолгу стоим на запасных путях, пропуская «литерные» и скорые. Подбираем по пути таких же, как мы, призывников в других городах. Конец ноября, вагоны плохо отапливаются, поэтому спим в одежде, кутаясь в тонкие суконные одеяльца. Да и одежда наша не парадная, старенькая та, из которой давно выросли и которую не жалко будет выбросить по приезде в воинскую часть при получении казённого обмундирования.
На третьи сутки ночью прибываем на железнодорожный полустанок с единственным фонарём, сиротливо, со скрипом раскачивающимся на столбе от порывов ветра. Сквозь процарапанную на заиндевевшем вагонном стекле дырочку читаем: «Жангизтобе». Похоже, мы уже в Казахстане. Вдоль железнодорожного полотна выстроились с работающими двигателями и включёнными фарами десятка два армейских бортовых автомобилей-вездеходов ГАЗ-66, в просторечии «шиши
́
Короткий перекур окончен. Наша группа строится и после переклички рассаживается по машинам на холодных откидных скамейках под выцветшими брезентовыми тентами. Оставшиеся в эшелоне едут дальше на юг, а мы трогаемся в путь в другом направлении на восток. Едем долго всю ночь по заснеженной степи. В полудрёме трясёмся по раздолбанной грунтовой дороге, подпрыгивая на колдобинах, болтаемся в кузове, хватаясь друг за друга и за борта. В степи ни огонька! Впрессованные плечами друг в друга, как оловянные солдатики, послушно раскачиваемся из стороны в сторону, дублируя зигзаги пути. Что нас ждёт впереди не ведаем. Но сильно уж не унываем: к резким поворотам судьбы, к лишениям и отсутствию комфорта в свои восемнадцать лет давно привычны, не в тепличных условиях росли как говорится, все удобства во дворе. Да и вовсе не судьба нас, а мы её выбираем! Уральцы, сибиряки ребята крепкие, выносливые, надёжные, многие из семей потомственных казаков, издревле поставленных тут на службу в острогах или сосланных во времена расказачивания, раскулачивания и иных кампаний, а также потомки тульских мастеровых, согнанных при Петре на Демидовские заводы. Отцы и деды народ степенный, спокойный, но если обидеть, спуску не дадут, запросто могут и вдарить. Брехать безнаказанно у обидчиков не получится! Для нас подраться праздник, разумеется, без злобы, до первой крови, как было заведено в старину на кулачных боях. Уральский говорок незамысловатый, скупой, экономит на гласных и на эмоциях, слова у народа не дёшевы климат не тот, не курортный. У мастерового люда жизнь тяжёлая, ко всему нужно приложить не слово, а руку да смекалку. Впрочем, крепкое слово иногда тоже помогает. Стало быть, едем, подбадривая друг друга на нашем привычном «уральском» диалекте смачными анекдотами да прибаутками.
Под утро, преодолев триста пятьдесят километров и почти упёршись в границу с Китаем, прибываем в конечный пункт следования город Зайсан, о котором я тебе уже рассказал. Первым делом с дороги нас ведут в баню. Какое блаженство окунуться с мороза в горячий пар, похлестать друг друга вениками, смыть с себя гражданскую дорожную грязь, отмокнуть, отогреться! На выходе из помывочной, протирая глаза, толкаясь и переглядываясь, останавливаемся в недоумении и малость в испуге, наблюдая следующую жуткую картину: наш долговязый старшина в длинных чёрных казённых трусах, сапогах на босу ногу и накинутом на голое тело брезентовом фартуке стоит с топором в руке посреди раздевалки перед большим деревянным чурбаном, как палач возле плахи, и размашисто рубит на нём наши гражданские вещи телогрейки, штаны, рубахи всё, что не вошло в посылки, отправляемые нашим родителям. Грубо, безжалостно, по-живому обрубает пуповину, последние швартовы, ещё соединяющие нас с прошлой жизнью, чтобы ни у кого не осталось в башке соблазна туда вернуться. У него, видать, ничего не пропадает всё идёт на ветошь в гараж автобронетехники. Хозяйственный мужик! А для каждого из нас на скамейках уже приготовлено новенькое обмундирование: защитного цвета гимнастёрка с зелёными петлицами, брюки-галифе с завязками внизу, широкий ремень с латунной бляхой, комплект зимнего и летнего нательного белья, два вафельных полотенца, зимние и летние портянки, солдатские рукавицы, котелок, вещмешок; перед скамейками ровными рядами стоят кирзовые сапоги, на вешалках висят шинели с такими же, как на гимнастёрках, зелёными петлицами; над ними на полках лежат серые цигейковые шапки с жёлтыми кокардами и зелёные фуражки с тёмно-синими околышами. Полагается ещё и парадная форма, которую мы получим позже, через полгода, по окончании «учебки». Вот это да! Не верится: неужели всё это наше? Осторожно трогаем вещи, рассматриваем. Не торопясь, как инопланетяне, привыкающие к своей новой одежде, одеваемся, и только после этого начинаем понимать, что отныне мы пограничники, и всё теперь будет по-другому, наша прежняя беспечная, беззаботная, бестолковая жизнь осталась где-то там, на «гражданке», по ту сторону привычных представлений, безвозвратно растворилась в прошлом, а новая суровая, упорядоченная начнётся с чистого листа и будет расписана на два года вперёд.
Знать бы тогда, что для некоторых из нас Провидением уже было уготовано иное расписание!..
Наше подразделение именуется учебная застава, коротко учебка. В длинной приземистой казарме в два яруса стоят кровати и тумбочки, вдоль стены шкафы с оружием, подсумками для магазинов с патронами, сапёрными лопатками, касками и противогазами. Над входной дверью большая красная тревожная лампа, мигающая по команде «Тревога!». В противоположной от входа стене ещё две двери: в каптёрку старшины заставы и в пропахшую крепким стоялым по́том сушилку с валенками и овчинными полушубками. Сержанты, командиры отделений, показали каждому его кровать и тумбочку, куда мы сложили привезённые с собой мыло, зубную, одёжную и обувную щётки, кружку, ложку, бритву, почтовые конверты, остатки дорожной еды и прочее личное имущество, половину из которого после придирчивого осмотра старшина приказал выбросить, проворчав: «Не положено. Чего не хватит купите с получки в солдатском ларьке». А «получка» (жалованье, денежное довольствие) у рядового богатая! Аж целых три рубля плюс восемьдесят копеек на сигареты в месяц. Поневоле закуришь!