Мы перекладываем туда кости брата, ссыпаем пепел, выгребая его горстями, потом несем урну в темную прохладу подземной гробницы…
В это время душа брата летит на крыльях голубя в царство Плутона.
Гробница Деметриев на Фламиниевой дороге окружена зарослями кипарисов. Здесь похоронены все наши предки. Здесь хорошо. Мы ставим урну на место – теперь Луций покоится рядом с отцом, дедом и прадедом Деметриями. Затем молимся и пьем – наконец-то пьем! – прохладное вино. Кружится голова.
Я смотрю на Квинта – я не видел его уже больше года, с тех пор как Август выслал младшего из Рима. Завтра Квинт уезжает. Он вернется обратно в Испанию, он офицер флота, командует триремой… Мы пьем еще.
Все закончилось. Мы похоронили Луция.
Неожиданно я чувствую голод.
* * *
Жара. Солнце печет так, словно хочет выплавить из камня самый величественный город на земле.
– Вода! Вода!
– Мясо! Жареное мясо!
Крики уличных торговцев. Я протягиваю денарий, мне вручают ломоть ячменного хлеба, на него – прямо с огня – плюхают дымящуюся котлету. Ешь, дорогой. Мне кидают монету в один асс – сдачу. Она липкая от пота.
Я киваю, благодаря. Впиваюсь зубами в горячее, как кусок солнца, рубленое мясо. Брызжет сок, я жмурюсь. Котлеты – еда черни. Вкусная и простая. И никаких тебе лукулловых пиров…
Я жую, обжигая нёбо. Глотаю. Это хорошо. Чтобы почувствовать себя живым, нет ничего лучше горячей, черной от сажи, пережаренной котлеты на куске грубого ячменного хлеба. Пища рабов и «мулов». Хлебом из ячменя кормят животных в военном походе, а свинина – чуть ли не единственное дешевое мясо в Риме. И лучше всего готовят котлеты здесь, в тесноте Субуры.
Субура – крикливая улица, гам ее может оглушить с непривычки. Здесь всегда кипит жизнь. Даже в полутьме, в желтом свете уличных фонарей – я вижу вигила, который ходит и зажигает сальные свечи под стеклянными колпаками, – жизнь эта не прекращается ни на мгновение.
Я жую котлету и думаю: к плутоновой матери все.
Из дверей таверны выглядывает девушка в чересчур короткой тунике. Она ярко накрашена. Продажная «волчица» манит меня за собой. Что ж… Я киваю. Это тоже один из способов почувствовать себя достаточно живым. Может быть, даже самый лучший из способов.
Я иду за ней. До встречи с Божественным Августом у меня есть сегодняшний вечер.
«Луций, Луций», – думаю я, входя в душное нутро дешевой таверны. Мой умный старший брат. Мой странный старший брат. И зачем тебе только понадобилось умирать?
* * *
Гай Юлий Цезарь Август Октавиан, император иОтец Народа
Иногда явспоминаю свою сестру. Вот как сейчас, когда меня вынесли на кресле вэтот холодный сад, игорят светильники, ипроклятый рассвет скоро наступит- соблюдайте режим, говорит доктор, вам уже непятнадцать лет: ешьте по часам, неешьте после заката ипейте только холодную воду. Возможно, он прав, этот докторишка, этот мудрец, втайне презирающий меня, нодающий нужные советы. Мне уже семьдесят два… неужели так много? Сколькобы нибыло, доктор непонимает главного.
Еслибы холодная вода могла согреть меня, ябы пил только ее. Носейчас, вэтой холодной одинокой ночи- что мне вода? Что мне даже самое лучшее вино?
Одиночество. Такая забавная штука.
Почему, что бы ты вжизни ниделал, какбы нибился, все равно витоге ты оказываешься одиноко сидящим на террасе, авокруг темень иночь, исветильники горят, ивьются вокруг них мошки, игде-то там суется рабы ислуги, ивольноотпущенники, иЛивия, и… Плевать! Зачем мне, старику, обманывать себя? Итог все равно один- водин прекрасный момент ты оказываешься на террасе, атвои сыновья мертвы, мои мальчики мертвы, адочери глупы иразвратны… какая, боги, херня… Может, мне просто нужны сыновья иненужны дочери? Ивот ясижу втемном саду, одинокий старик, ожидая рассвета, словно рассвет может что-то изменить.