Элис посмотрела на телефон в запасе еще несколько минут. Покупатели задвигали на место тележки, открывались и закрывались автоматические двери. Элис задержалась на разделительной полосе, окинула взглядом машины, снова достала телефон. Братишка прислал сообщение: Скучаю. И смайлик. Он ни разу не выезжал за пределы родного штата при этой мысли у Элис почему-то щемило сердце.
На стоянку въехал песочного цвета седан и не остановился на свободном месте, а лишь чуть замедлил ход, и Элис сразу поняла: он.
* * *
Элис по-дурацки махнула, и он подъехал. Стекло впереди справа было опущено, и Элис разглядела его лицо, но ей пришлось нагнуться, чтобы встретиться с ним глазами. Неприметный, в брюках цвета хаки и флиске с воротом на молнии. Наверное, женат, подумала Элис, хоть кольца у него и не было. В письмах он подписывался «Марк», но, судя по адресу, звали его Брайан то ли не умел, то ли не хотел шифроваться.
В машине было на первый взгляд чисто, но на заднем сиденье Элис заметила ворох одежды, посылочную коробку, груду банок из-под газировки. Должно быть, он здесь и ночует, в машине. Он, казалось, спешил, хотя куда спешить, если оба приехали заранее? Вздохнул, будто ему самому неловко. У Элис в руках был бумажный пакет, а в нем другой, полиэтиленовый, с бельем.
Как лучше Она протянула пакет.
Садись. Он распахнул переднюю дверь. На секундочку.
Элис заколебалась, но лишь ненадолго, и скользнула на сиденье, захлопнув за собой дверь. Кому придет в голову ее похитить средь бела дня, в четыре часа, прямо с людной автостоянки?
Вот так, сказал он, когда Элис села рядом; теперь он казался довольным. Руки его ненадолго опустились на руль, но тут же зависли в воздухе. Он словно боялся поднять на нее взгляд.
Элис представила, как будет в субботу рассказывать про это Уне. Как обычно опишет его старым и безобразным, сдобрит все толикой презрения и удивления. Они с Уной привыкли делиться такими историями, приправляя их юмором, жизнь в их рассказах представала чередой случаев, не оставлявших в душе глубокого следа, а сами они невозмутимыми, всевидящими. Когда она однажды после работы переспала с Джоном, то, лежа в постели, уже воображала, как распишет все это Уне как он тыкался в нее своим худосочным членом, как он не мог кончить, и вышел из нее, и помог себе привычно, по-холостяцки. Все можно было стерпеть лишь потому, что скоро это станет историей, сжатой и занимательной, даже смешной.
Элис положила бумажный пакет между ними на приборную доску. Мужчина покосился с показным безразличием, точно ему все равно, что внутри. Подумаешь, средь бела дня на стоянке покупает чье-то белье.
Пакет он взял, но, к счастью, не стал открывать при Элис, а сунул в карман на дверце. Вновь повернулся к Элис, и на лице у него читалось отвращение не к себе самому, а к ней. Теперь она отработанный материал, живое напоминание о его слабости. Элис испугалась: а вдруг он с ней что-нибудь сделает? Прямо здесь. Сквозь ветровое стекло она окинула взглядом соседние машины.
А можно деньги? спросила она дрогнувшим голосом.
Он скривился, будто от боли, и нехотя полез за бумажником.
Шестьдесят, да?
Семьдесят пять, поправила Элис, вы в письме писали. Семьдесят пять.
Он заколебался, дав ей полное право его ненавидеть, следить холодным взглядом, как он отсчитывает банкноты. Почему он не приготовил деньги заранее? Наверное, нарочно при ней считает, этот Марк, или Брайан, или как его там, решил ее пристыдить, наказать, потянуть время, помучить ее подольше. Он отсчитал семьдесят пять долларов, но держал их на таком расстоянии, что Элис пришлось тянуться. И улыбнулся, будто укрепился в своем мнении о ней.
В субботу, пересказывая эту историю Уне, Элис кое о чем умолчала о том, как пыталась открыть дверь машины, а та оказалась заперта.
И как он сказал: «Опа! Чуть ли не взвизгнул: Оп-па!» И хотел нажать на кнопку, чтобы дверь открылась, но Элис, обезумев от страха, вцепилась в ручку, сердце выпрыгивало из груди.
Успокойся, сказал он. Пусти, а то не откроется.
Элис уверилась вдруг, что она в ловушке, что ее ожидает страшное насилие. Кто теперь над ней сжалится? Сама ведь напросилась.
Отпусти, да и все, сказал он. Сама же открыть не даешь.
Мэнло-Парк
Он думал о том, как живописен город из окна самолета будто вышит на скатерти, и можно его свернуть, стряхнув крошки. Удачный вышел образ, Бен был доволен, но тут самолет угодил в воздушную яму, горизонт за окном накренился, два бокала водки с содовой, выпитые перед полетом, запросились обратно. В душе зашевелился бездонный, темный ужас неужели он умрет, уставившись в экран, вделанный в спинку кресла, под повтор «Фрейзера»?
Приземлились в конце концов благополучно подумаешь, чуточку взмок да порвал от волнения салфетку. До чего же быстро забылась смертельная угроза соседка Бена уже отстегнула ремень, готовая вскочить и потянуться к багажной полке.
Бен не торопился отстегиваться. Спешить некуда, к багажной вертушке бежать не надо: Бен всегда с собой берет только ручную кладь и этим гордится, да и летит он всего на пять дней. В самолете он успел поработать прочитал свежий черновик, что прислала автор-«невидимка». Девушка она славная и пишет неплохо, хотя книга, разумеется, дрянь. Воспоминания Артура: детство в Канзасе, Стэнфорд, Мэнло-Парк, основание компании, небывалый успех в восьмидесятых. Закончить книгу Артур хотел длинной нудной главой о своем несправедливом изгнании, о захвате компании советом директоров. Артур считал себя жертвой судьбы, винил в своем крахе происки хитроумных врагов, а не утечку информации. Может быть, потому он и нанял редактором Бена решил, что оба они жертвы, мученики, пусть Артур, возможно, все-таки будущий миллиардер, чего не скажешь о Бене.
Книгу Артур задумал как одиссею, просьбу эту он не раз повторял в письмах длинных, зачастую ночных, без знаков препинания, и чем дальше, тем больше в них было надрыва, и никаких восклицательных знаков не надо. Читал ли Бен Кастанеду? вопрошал Артур. А Роберта Макки? Знает ли он, что такое темная ночь души?
Бен затолкал рваную салфетку в карман на сиденье, откинулся на спинку, включил телефон. Дурное предчувствие, только и всего. И все-таки хорошо, что он в другом часовом поясе отстал на три часа от Нью-Йорка, будто выпал из времени. Элинор больше не отвечала на сообщения, даже если Бен писал, что совсем пропадает, намекал на самоубийство. Последнее его сообщение было: Умоляю тебя! Она молчала уже несколько месяцев с тех пор как узнала о начале служебного расследования.
С недавних пор знаменитости повадились убивать себя по-новомодному вешаются на дверных ручках. У Бена своя теория, чем этот способ хорош: просто, без боли и не так позорно, как другими средствами, он читал, что даже со стула вставать не нужно. Куда проще, чем сигануть с крыши или с моста, не так театрально. Он однажды звонил по телефону доверия для самоубийц после ухода Элинор, но до того, как его официально уволили. Звонил в основном ради того, чтобы рассказать потом Элинор, и сразу пожалел, хотел от унижения повесить трубку, но не смог, а стал машинально, как робот, объяснять дежурному, что с ним происходит, а тот с навязчивым любопытством расспрашивал, что и кому Бен сделал.
Пришло сообщение от помощницы Артура, что его будет ждать машина (черная «сузуки кидзаси», 7780). И знакомый Стивена все-таки объявился, адрес прислал. Бен посмотрел, где это не так уж и далеко, совсем небольшой крюк. Водитель наверняка не откажет. Бен успокоился.
Пассажирка в соседнем кресле вздохнула, глянула на табло, не пора ли уже. Едва раздался сигнал, она вскочила, хотя с места было не сдвинуться, пока толпа в проходе не потянется к трапу.