«Вот паразиты. Завтра же у меня выходной».
Придется, хочешь-не хочешь, вставать.
Витаха? А ты чего здесь делаешь?
Да, вот бревно выловил. Домой чалю. Витаха Журавлев склонился над Петрухой. А лодка где?
Лодка? Моя?
Не моя же. С бодуна что ли? Ты же за полушубком ездил?
За полушубком? Конечно, это ненадолго, а Петруха, удивительно, но даже вспотел.
Ох, и не спрашивай. Похерил я и лодку, и полушубок. И, уже ни капли не жалея себя, невесело пошутил. Жду вот теперь, когда перекат обмелеет, чтобы до мамки добраться.
Погодь, а не твоя это за Большим омутом застряла?
Может быть. Пожал плечами Петруха. Только тебя и просить боюсь. Темнеет больно быстро.
На моторке-то? Если поспешаешь, вмиг управимся.
*
А ведь и ладно, что Витаха его увидел. Надоело лодке на приколе стоять, и она спокойненько так уже покачивалась на вольной глади.
И полушубок не пошел ко дну: зацепился упаковочным шпагатом за сидение, и спокойно так дожидался хозяина.
На моторке-то под деревню доплыть минутное дело.
В гору-то один доберешься? С полушубком-то? Или тебя проводить? А то смотри, провожу. Время еще позволяет. Витаха взвесил на руке, передавая сверток. Не сильно, кажется, и намок. Все равно, ты там полушубок-то, как следует, развесь на вешалах, а иначе ссохнется, и не растянуть будет. И не хаживать тебе в нем будет. Понял? Ну, давай, будь здоров. Мне еще одно бревно заарканить надо. Смотри, какое ладное плывет.
Петруха еще и полгоры не поднялся, а Витаха уже скрылся за поворотом.
Что ни говори, а прав Витаха. В полушубке особой нужды ему нет. В работе свобода нужна, на лесоповал его редко берут, тут плотникам дела выше крыши. По деревне гулять он не особо охоч .
Разве что жениться? Теперь, вообще, о женитьбе можно забыть, не отдасть Емельян Иванович свою единственную дочь за голь перекатную да, к тому же, еще и недотепу такого.
Недотепа он и есть недотепа. Рассудил он логично. Полушубок намок, конечно, но не так, что чтобы, и самые, что ни наесть подходящие вешала его тело, в самый размер полушубок высохнет.
Так и поступил: надел полушубок и залез на печь. Нет, бы мать предупредить, а она ни с того ни с сего решила печь на ночь подтопить.
Утром он не мог вспомнить, когда перебрался в чулан. Сердце стало заходиться вот и перебрался.
Полушубок-то спас, но сам схватил двустороннее воспаление легких, да еще что-то в придачу. Дело было серьезное, настолько серьезное, что местный фельдшер Кирьяныч все вздыхал да охал, а по деревне прошел слух, что Петруха не жилец уже.
Однако выкарабкался. Правда, следующую пару лет он часто, почти постоянно простужался. И в армию, даже вешаться из-за этого хотел, не взяли. Но бабкиными стараниями да неведомой силой ее снадобий организм его постепенно окреп, и со временем совсем перестал реагировать на погоду. Даже забылся этот нелепый случай, пока Петруха чуть было не погиб во второй раз.
3
Петруха человек запасливый, на ногу и на руку скор. Бывало, иное еще и глаза не протирали, а он уже из лесу с полной корзиной бежит. Грибы, ягоды . Этого дармового добра никогда не упускал.
Вот и в позапрошлогоднем сентябре, как только приспела клюева, подался Петруха на дальние болота. Короб набрал быстро, ео, уже выбираясь домой, увидел на островке такую клюкву, такую клюкву, что аж жарко стало. Оставив короб на тверди, и соорудив из майки что-то, вроде сумки, Петруха захлюпал к островку.
Он почти уже добрался до желанных ягод, как вдруг ухнул в холодную жижу до подмышек.
«Легче, легче, еще легче».
Петруха даже не узнал этот голос. А когда понял, что это сам себя уговаривает, испугался, что сходит с ума, и позволил затянуть себя по горло: вниз тянули и одежда, и полные воды бродни, а трясина старалась побыстрее поглотить свою жертву.
Он все-таки совершил главную ошибку, поддался панике, и попробовал всплыть, но не тут-то было. И он сдался, и уже прощался с жизнью, которую давно ли начал любить.
Все ли успевают лишиться рассудка, или большинство тонут в полном здравии? Да и можно ли считать сумасшествием, если тебе показалось, что кто-то бородатый сует тебе под руку слабую и склизкую надежду. Или всего лишь рука наткнулась на твердь. Откуда только силы взялись? Рванулся Петруха, ухватился за невесть откуда появившийся тонкий и склизкий, но крепкий еще ствол, и, окунаясь с головой в холодную противную тину, вытянул себя из трясины. По этому же стволу на руках перебрался на безопасное место. И, охваченный радостью, что остался жив, как на крыльях полетел. Подхватив короб, ловко выбрался из болота и едва ли не бегом одолел те немереные восемь километров, что отделяли его от деревни.
Дома смыл с рук и лица ржавую тину, торопливо переоделся, и на печь. Стакан водки, миска горячей, разваристой картошки да плошка с рыжиками, умятые там же, на печи, сделали свое дело.
Он даже не заметил, как уснул, покойно улыбаясь чему-то во сне. А утром, все же, осталось от вчерашнего воспоминание о том, как медленно и уверенно заглатывает противная тина. Осталось и накрепко легло в память и сны. И к бабкам ходил Петруха, и к врачам. Не помогало. И тогда прочно закрепилась в нем уверенность, что смерть не отпустила, не оставила его в покое, а лишь терпеливо стережет его, лишь в снах напоминая о своем существовании. Тогда же, повинуясь какому-то наитию, и бороду отпустил.
4
И вот теперь, попав в переделку, Петруха вновь пережил, отчетливо представил обе передряги. Противным ознобом полосонуло меж лопаток, и «Бог-от троицу любит», пришло вдруг на ум, и сразу тоскливо и отвратительно стало, словно бы и вправду смерть коснулась его своей костлявой рукой.
И так, и эдак, стоически превозмогая боль, Петруха попытался приподнять бревно, но оно засело намертво, и даже не дрогнуло от отчаянных Петрухиных попыток. И снова Петруха почувствовал, как вкрадчиво подступает страх, и гадкая, липкая тина, принялась обволакивать волосы, лицо, все тело. И вместе с ними подкрадывается полусон, скрадывает, скрывает от сознания невесть от куда выползающую гущу, и ему становится все труднее отводить лицо, чтобы выжить, не захлебнуться ею, но тина лезет и лезет в рот, в нос, в глаза.
Машинально отводя голову, Петруха краем глаза заметил топор, и ярко вспыхнула искра надежды. Как ни жалко своей красивой, «купеческой» бороды, но он не видел другого пути к спасению.
Топор не отлетел далеко, и каким-то чудом стоймя удержался на чурбаке, точнее, на полуметровом опилыше, узком и неустойчивом, одно неосторожное движение, и. (О дальнейшем страшно и заикаться). Но, все равно, топор стал гораздо ближе, и остается только вытянуть руку, а дальше дело техники .
По мере того, как усиливалась надежда, росло и нетерпение. В левом ухе возник тонкий свист, и он не предвещал ничего хорошего. Уж это-то Петруха по себе знал.
Правда, свист он легко унял, но ценой потери чувства объема.
«Ждать, когда оно вернется?». Нет, оно понадобится, когда вернется свобода, а сейчас все внимание на топор.
И приходится торопиться: шея уже затекает, и Петруха догадывается, что скоро и тело начнет «деревенеть».
Ему с первого же раза удалось дотронуться до топора, но только дотронуться. Только дотронуться, но и это дало такую надежду, что пришлось унимать сердце. И не напрасно: сила-то в руках есть, но чтобы захватить топор, требуется еще сантиметра три длины. И не своей, своей-то хватает, потому и Шкворень, а руки. Обычно рук хватает, и из того места выросли, но не сейчас .
Попытка не пытка . Хотя, это с какой стороны посмотреть.
Он и шею вытянул, и бороду натянул, и скособочился так, что хрустнуло где-то в пояснице. Но он тянул и тянул руку, пока не догадался, что тело само по себе принимает привычную форму.
Боль еще чувствовалась, более того, борода саднела, не борода, конечно, а подбородок, но от этого легче не становится. Думал, ума прибыло, еще бы, мысль-то дельной показалась: если нельзя взять топор в руку сразу, то можно придвинуть к себе ногой .