Те солдаты вели себя грубо и неуместно, но это вовсе не означает, что я им не доверяю. То, что я сказал до этого, правда. Они и волоска на твоей голове не коснутся, если только я им не прикажу. Тебе не угрожает здесь ни один солдат. Он замирает, убедившись, что я его слушаю. К сожалению, сюда не входят правила приличия. К счастью, Озрик знает толк в том, как выправить неподобающее поведение.
Я вспоминаю оскал этого мужчины и его огромные размеры.
Не сомневаюсь.
Рип пригвождает меня взглядом.
Теперь, когда мы разобрались и твоя совесть чиста, не потрудишься рассказать, почему Озрик доложил утром, что вчера вечером ты вела себя подозрительно?
Вот черт.
Подозрительно я себя не вела, отрицаю я. Я просто гуляла по лагерю. Ты вообще-то сам мне разрешил, учитывая, что при мне не было стражи и меня не посадили на цепь. Мы посреди мерзлой пустоши, вокруг солдаты, а ты обещал меня выследить, если я сглуплю и попытаюсь сбежать.
Хм, произносит он, не сделав замечание по поводу моего ехидного тона. Рип опускает взгляд на мое пальто. А как ребра? Лекарь доложил, что ты не разрешила ему тебя осмотреть.
Я в порядке.
Если ты продолжаешь врать, то делай это хотя бы сносно.
Тут он не прав. Я в порядке, а еще превосходно умею лгать. В конце концов, я много лет себе врала. Красивая ложь скрывает множество омерзительных истин.
С ребрами у меня все нормально, но тебе-то какое вообще до них дело? язвительно спрашиваю я.
Возможно, я говорю с ним в подобном тоне, потому что только так чувствую, что обладаю хотя бы какой-то властью. Мое высокомерие это кирпичная стена, закрывающая осыпающуюся беззащитность.
Поскольку, командир Рип, вам не нравится ложь, давайте говорить откровенно, с бросающей вызов насмешкой ехидничаю я. Я знаю, кто ты такой, а еще знаю, кто я жертва, которую ты удерживаешь ради выкупа. Жертва, которой можно подразнить царя Мидаса.
Верно, холодно отвечает Рип, и я недовольно поджимаю губы. И все же невежливо с моей стороны возвращать Мидасу питомца в плохом состоянии.
Меня передергивает.
Питомец. Наложница. Шлюха. Как же я невыразимо устала от ярлыков, которые навешивают на меня люди.
Я не его питомец. Я его фаворитка.
Командир Рип издевательски хмыкает.
Слово иное, а вот смысл тот же.
Я открываю рот, чтобы возразить, но Рип поднимает руку.
Мне наскучили разговоры о Мидасе.
Хорошо. Я все равно не хочу с тобой болтать, парирую я.
Он язвительно улыбается, показывая клыки.
Чуется, что очень скоро ты передумаешь, Золотая пташка.
Я застываю на месте. В этих словах кроется угроза, но я ни за что не догадаюсь, о чем он сейчас толкует.
Возвращайся в карету, говорит он. Манера держаться у него жесткая, он без особых усилий входит в роль командира. Мы выдвигаемся в десять и продержим путь до наступления сумерек. Предлагаю тебе перед отъездом посетить отхожее место, иначе день точно предстоит неприятный.
Я хочу увидеть наложниц и стражников, отвечаю я, пропуская его приказ мимо ушей.
Он кладет руку на деревянную рукоять меча и наклоняется к моему лицу так близко, что я чуть не проглатываю язык. Я отодвигаюсь назад, чувствуя себя пойманным за шкирку кроликом.
Если чего-то хочешь, придется заслужить.
Рип разворачивается и уходит, солдаты расступаются перед ним, а я смотрю ему вслед.
Не знаю, что он подразумевал под словом «заслужить», но кажется, мне это придется не по нраву.
Глава 11
Царица Малина
Мои служанки взволнованы.
Я то и дело замечаю, как они переглядываются, но делаю вид, будто меня это не волнует. Одна из них так нервничает, что, кажется, вот-вот упадет наземь. Если бы я не была так хорошо обучена держать лицо, на нем уже появилась бы хитрая улыбка.
Нанятая из города портниха сидит на коленях, между бровями у нее залегла глубокая складка. Оценивающим старческим взглядом окидывает подол моего платья. В подушечку для булавок, вшитую в пояс вокруг ее талии, вставлены острые иглы, отчего кажется, будто у нее из живота растет металлический кактус.
Все готово, Ваше Величество.
Хорошо.
Я спускаюсь с деревянной лестницы, которую она принесла с собой, и подхожу к зеркалу в полный рост, стоящему у стены моей гардеробной. При виде своего отражения меня переполняет некая жажда возмездия та, которая медленно зарождается на поверхности тихих вод.
Я поворачиваюсь и гляжу на спинку своего нового платья, зорко его оценивая, а потом снова встаю к зеркалу лицом и провожу ладонями по юбкам.
Пойдет.
Служанки опять переглядываются.
Можете идти, говорю я портнихе.
Она прикусывает губу, а когда встает, старые колени хрустят. Это самая пожилая портниха в Хайбелле, но ее возраст скорее ценность, чем бремя, потому что она трудилась для моей матери, когда я была еще совсем девочкой. Она единственная портниха, которая помнит, какую одежду носили при прежнем дворе.
Ваше Величество, если могу Царь приказал, чтобы вся одежда при его дворе была золотой, вмешивается старая карга, словно это правило вдруг вылетело у меня из головы. Словно такое вообще возможно, когда всюду этот аляповатый цвет.
Я прекрасно осведомлена обо всех приказах царя, невозмутимо отвечаю я, теребя бархатные пуговки на груди. Мой туалет идеален. Именно такими я помню платья своей матери. Белое, с рукавами и воротничком, отороченными мехом, и серебристо-голубой вышивкой, украшенное розеткой, которая идеально подходит под цвет моих глаз.
Это платье сидит на мне гораздо лучше любого из тех золотых нарядов, что я носила последние десять лет.
Вы закончите оставшиеся платья и пальто за две недели? уточняю я.
Да, Ваше Величество, отвечает портниха.
Хорошо. Вы свободны.
Женщина быстро собирает свое добро, бугристыми руками переворачивает деревянную лестницу, чтобы поскорее убрать в нее мерную ленту, запасные иголки, полоски ткани и ножницы, после чего отвешивает низкий поклон и выходит за дверь.
Моя царица, позволите заплести вам волосы?
Я смотрю на свою служанку: ее щечки-яблочки нарумянены мерцающей золотой пудрой. Это дань моде для всех женщин и некоторых мужчин, которые живут в Хайбелле. Но девчонке желтоватая золотая пыль придает болезненный вид. Вот что еще я должна изменить.
В конце концов, внешний вид составляет о вас половину мнения.
Да, отвечаю я, а потом иду к туалетному столику и сажусь.
Заметив, что девушка тянется к коробке золотых блесток, чтобы припорошить ими мои белые волосы, я качаю головой.
Нет. Никакого золота. Отныне без него.
От удивления ее рука повисает в воздухе, но мои намерения должны быть ясны уже сейчас. Она быстро приходит в себя, хватает гребень и легкими прикосновениями расчесывает мои распущенные волосы.
Я пристально слежу за каждым ее действием, подсказываю, пока она укладывает мои волосы. Служанка заплетает одну косу, начинающуюся у правого виска, шириной не больше моего пальца, загибает ее и оставляет под левым ухом. Создается эффект ниспадающих гладких белых волос, словно речные пороги застыли, не достигнув края.
Не дав девчонке украсить прическу золотыми шпильками или лентами, я говорю:
Только корону.
Она кивает и поворачивается к шкафу в дальней части комнаты, где я храню царские драгоценности и короны, но я ее останавливаю.
Не оттуда. Я надену эту.
Она застывает в нерешительности, не в силах скрыть проступившую на лице растерянность.
Ваше Величество?
Я протягиваю руки к серебряной шкатулке, которую перед этим поставила на свой туалетный столик. Она тяжелая, металл уже потускнел, но я вожу пальцами по изящной филиграни, украшающей корпус. В моем прикосновении одно благоговение.
Она принадлежала моей матери, тихо говорю я и провожу пальцем по очертаниям колокола, из полой середины которого свисают сосульки. Я почти слышу издаваемый им звук холодный чистый звон, эхом разносящийся по мерзлым горам.