Сережа, обратилась она к мистеру. Зачем я это сделала?
Что сделала, Оленька? хозяин всегда ласков с миссис, словно с больным ребенком.
Зачем я бросила младенца в огонь?
Именно так. И можно больше не заглядывать в словарь: все равно он в очередной раз подтвердит, что «младенец» это именно baby, и ничто иное.
Кухарка замерла в дверном проеме, жадно слушая. В Гилфорде бы за это отказали от места: там слуги подслушивали под дверью, а не прямо в ней. Не на глазах хозяев!
Мне не дано знать, а тебе лучше сейчас и не думать, по-прежнему нежно ответил мистер Орлов. И накрыл ладонью руку супруги.
Но что же происходило? Рассудок миссис Орлов настолько повредился от переживаний, что вытеснил страшные воспоминания, и взамен их она поверила услышанным наветам прислуги? А может, все это только странная игра элемент какого-то ритуала?
Чересчур для одного несчастного дня, правда? И потому вскоре после ланча Брайс направилась в библиотеку, лелея надежду обнаружить там книгу любую! на родном языке. Она бы утешила, навеяла мысли о доме и, пусть только на время, отогнала иные: о природе жуткого существа в печи, о помешательстве миссис и о заговоре прислуги. Но, проходя мимо кабинета мистера Орлова, Брайс услышала крик младенца.
Мла-дэн-етс, прошептала она.
Являться к хозяину без его зова и без веской причины недопустимо. Что бы сказала матушка? Но она не узнает: Брайс не напишет ей в своих длинных письмах, где говорит о местной природе и том, как любопытны здешние нравы.
Думая так, Брайс постучала в массивную дверь костяшками пальцев. Получилось тихо мышиный писк куда громче. Но мистер Орлов услышал:
Войдите!
Он стоял у окна, прижав одной рукой к груди шевелящийся сверток. В другой ложка. На столе чашка с молоком.
Третий день кормилицу ищем, объяснил мистер.
Брайс не знала, что значит «кормилица». А из свертка, тем временем, показалась крохотная рука. Младенческая.
Поймав взгляд Брайс, мистер Орлов повернул к ней сверток. Теперь она видела и лицо. Вполне человеческое.
Видите, Анна, она цела. С девочкой все в порядке.
Цела? Девочка?
Ноу! Ноу бэби! воскликнула Брайс.
Да, та самая девочка. Это ее Ольга Михайловна тогда он запнулся. Но вы же сами все видели, верно? Понимаю, что сложно поверить. Настоящее чудо, что на ней ни царапины.
Да, Брайс все видела. Но то, что она видела, определенно не было девочкой. И человеком тоже. Зубы Язык А кожа! О, пресвятая Дева Мария!..
Потэйто! с брезгливостью Брайс вспоминала отростки, похожие на картофельные ростки.
Потита, кивнул мистер Орлов, покачивая сверток. Фемида правосудие, Афродита, как помню, любовь. А богиня чего Потита? Я позабыл. Но неважно, имя хорошее. Пусть будет Потита.
Нет, Брайс определенно больше не хотела понимать по-русски.
Глава 5. Без креста
Англичанка взяла и убежала. Повернулась и только и видел Орлов в двери черный силуэт. Не в силах она после пережитого поверить в чудесное спасение малышки.
Потита. А что, неплохо звучит, шептал, укачивая ребенка, Орлов.
Похоже, ей нравилось: смеялась и агукала. Хотя она почти всегда улыбалась, солнечная девочка.
А потом и мамка твоя найдется, да? Орлов ткнул носом бархатистый, сладко пахнущий лоб. И ты пойдешь домой.
От этих слов где-то внутри кольнуло. За три неполных дня он, похоже, успел привязаться к ребенку.
Возраст малышки Орлов определить бы не взялся. Но Фрося с Марусей по пухлости щек и тому, как девочка держит голову и пытается хватать ручками, решили, что месяца три с половиной.
И при том крестика на младенце не было. Орлов еще в первый день обратил внимание, и после кухарку с Тарасом спрашивал: куда пропал?
Нет, батюшка! Как мать родила в траве лежала и без креста, отвечали те.
Но все равно он велел и двор, и кухню проверить. И сам в траве посмотрел: вдруг веревка случайно оборвалась, и он там лежит. Но крест не нашли.
Выходит, младенца до сих пор не крестили. Иначе что ж за мать могла снять крестик перед тем, как оставить ребенка у чужого порога? И даже если вдруг допустить, что есть из корысти и на такое способные, то причины на то все равно не было: при крещении отец Алексий надевал деревенским простой латунный крест. Он ценность только для души представлял, а никак не для кошелька.
Так что малютка для Христа еще не рождалась. Может, потому и спросила Ольга: почему едва не загубленная душа христианская?
И, как подозревал Орлов, в этом крылась и причина, по которой кормить малышку деревенские бабы не хотели. Очередное зерно в почву, богато удобренную слухами и суевериями. А Щукин уж Орлов его знал тушить огонь не спешил, и хорошо, если еще сам не подливал в него масла. И уж наверняка с небольшим рвением искал управляющий и мать малышки.
Как видно, самому мне придется поисками заняться, сказал Орлов девочке. Схожу в деревню, а заодно и о крещении твоем договорюсь.
Оставив ребенка на попечении Маруси, Орлов вышел на крыльцо. Увядающее октябрьское солнце ласкало нежно, свежил послеобеденный воздух еще теплый, он пах по-осеннему. Орлов решил, что пройдется до деревни пешком.
Мощеная дорожка, опоясывающая усадьбу, направо вела к садам, превращаясь в грунтовую, а затем выводила на дорогу в город. Налево она шла, огибая два дуба-великана, к деревне туда менее четверти часа ходьбы.
В верхушках деревьев сварливо трещали птицы. В высокой траве колыхнулось, на миг показались уши промелькнул заяц. Орлов шел небыстро и останавливался временами, вдыхая глубже. Думал. Детство, юность, зрелые годы сколько же раз он бегал, ходил, ездил по этой дороге? С отцом и один, с деревенским дружком Гришкой и городским Евгением, с Ольгой, с Щукиным всех лиц не перечесть. И с ней, конечно.
Но для тех воспоминаний не время. Гнать их! Лучше о малышке подумать. А любопытно, какая малютка родилась бы у них с Ольгой, если бы Господь был более милосерден. Но он не таков: вместо того, чтобы дать Орлову младенца, грозит отнять и жену.
Болезнь так меняла ее, что временами она делалась незнакомкой. А ведь казалось, что все позади, что худшее произошло на крыше городского особняка. Ольга яростно отбивалась, прося не мешать: ее ждут, она должна поспешить. Порезы от тонких ногтей на руках, шее, плечах Орлово давно зажили, но шрамы от них остались на теле, равно как и в душе.
Перед тем, как это случилось, она почти перестала спать. Жаловалась мешают голоса под кроватью. Перепугала каменщика, пришедшего перекладывать печь: встала за его спиной, читая стихи.
Но после, еще до отъезда в Орловское, вдруг все прошло. Она проснулась, и светлый взгляд был осмысленным. Орлов на радостях так ни о чем и не спрашивал и твердо решил о случае позабыть.
Но не вышло. И если в городе были доктора, то здесь, в глуши, никогда нельзя предсказать, что почудится Ольге снова и чем все закончится. Однако Орлов продолжал отрицать болезнь жены. Стоило темным временам отступить, как он убеждал себя, что недуг не настолько серьезен, соглашался с Ольгой, что причин возвращаться нет, что в имении им живется привольнее и дышится легче, и что все он преувеличил. И настолько преуспел в самообмане, что даже покидал Ольгу, оставлял одну о, как безответственно! Как глупо и преступно!..
И теперь все повторяется снова. Ночные блуждания по дому в белой сорочке со свечой в руке Ольга делалась похожей на призрак. Странные, неуместные, чудовищные слова. Иногда она опять его не узнавала: как отшатнулась, когда Орлов хотел ее поцеловать! И все же да, неправильно, и не исключено, что даже губительно в глубине души он продолжал верить, что ей станет лучше. Без городских докторов, и, главное, без расставания.
Вот и деревня виднеется, позолоченная октябрем. А дорога троится. Теперь, если свернуть налево, встретишь поля, направо она упрется в деревянную деревенскую церковь, за которой раскинулось кладбище. Если же продолжать идти прямо, дорога, разрезав деревню напополам, создаст улицу и выведет к реке.