Похоже, это вам из Министерства внутренних дел прислали, заметил Белецкий, увидев характерного двуглавого орла на сургуче.
Руднев взломал печать, вынул письмо и быстро пробежал глазами.
Что это может означать, как думаешь? спросил он отдавая бумагу Белецкому.
Тот тоже прочёл и пожал плечами.
Я так понял, Дмитрий Николаевич, вас в Петербург приглашают по какой-то секретной и чрезвычайной надобности, невозмутимо ответил он.
В письме значилось: «Господину Рудневу Д.Н. Конфиденциально. Милостивый государь! Соблаговолите в срок, максимально возможно скорый, прибыть в столицу в связи с делом, имеющим значение чрезвычайное и относящееся к сферам высших государственных интересов. Сообщите телеграммой дату вашего выезда из Москвы. Вам будет предоставлен специальный вагон и встреча на Николаевском вокзале. Вероятность вашего отказа не рассматривается как возможная. Честь имею кланяться, действительный статский советник Алексей Петрович Ярцев, управление Особого отдела Департамента полиции министерства внутренних дел Российской империи».
Приглашают, говоришь?.. Дмитрий Николаевич несколько обескуражено прочёл вслух. «Вероятность вашего отказа не рассматривается как возможная» Хорошенькое приглашение!
Надо сказать, что Руднев никогда не состоял на государственной службе, хотя его и не раз приглашали служить в Департамент полиции, где, благодаря знатному происхождению, университетскому диплому с отличием, а главное, замечательному таланту в криминальных расследованиях, он мог бы сделать себе блистательную карьеру. Останавливали Дмитрия Николаевича два момента. Во-первых, он всё-таки считал своим основным призванием живопись, а во-вторых, очень уж он был щепетилен в своих нравственных суждениях, которые иной раз заметно расходились с правилами и нормами государственной службы, в том числе и полицейской.
Участвуя в делах сыска на правах лица неофициального, он с одной стороны был ограничен в своих полномочиях, но с другой был свободен от обязанности беспрекословно выполнять указания начальства и подчиняться любым предписаниям сверху. Поэтому безоговорочное требование незамедлительно явится куда бы то ни было, пусть даже и высказанное персоной четвертого класса от Особого отдела Департамента полиции, было для Дмитрия Николаевича, по меньшей мере, неожиданностью.
Так вы поедете? спросил Белецкий. Или подождёте, когда вам в иных выражениях приглашение направят?
Не уверен, что выражения станут деликатнее, заметил Руднев. Едем. Завтра же.
В мягком бархатном полумраке министерского вагона время замерло и растворилось в золотистом свете лампы и перестуке колёс.
Руднев отложил книгу и всмотрелся в ночной мрак за окном. Тьма там была непроглядная, лишь изредка мелькали какие-то робкие огоньки, внезапно возникающие ниоткуда и так же стремительно пропадающие в никуда, словно фантомы.
Дмитрий Николаевич относился к путешествиям странно и неоднозначно. Ему всегда казалось, что часы, проведённые в дороге, это какое-то особое вневременье, мистический туннель в скале, за которым меняется и весь мир, и сам человек. И даже когда путник проходил по этому туннелю в обратном направлении, он уже не мог попасть в исходную точку, а оказывался где-то в ином месте, чем-то неуловимо отличном от прежнего. От этой зыбкости бытия Рудневу становилось неуютно.
Сейчас к обычной дорожной тревоге в душе его примешивалось беспокойство иного рода. Рудневу не давали покоя странные события, которые стали происходить после получения им письма из Петербурга.
Буквально спустя час в его особняк на Пречистенке заявился Анатолий Витальевич Терентьев, чиновник особых поручений Московского сыскного управления, некогда привлёкший Дмитрия Николаевича к сотрудничеству с полицией. Терентьева с Рудневым и Белецким связывали не только совместные расследования, но и многолетняя дружба, начало которой было положено при обстоятельствах для Дмитрия Николаевича роковых и трагических, произошедших в то время, когда он ещё только закончил гимназию.
Во что вы ввязались, Руднев? выпалил сыщик с порога вместо приветствия.
Дмитрий Николаевич растеряно ответил, что абсолютно не понимает, о чём речь.
Вы знаете, что к вам велено приставить охрану?
Какую охрану? оторопело спросил Руднев.
Скрытую, хмуро ответил Терентьев. С сегодняшнего дня вплоть до завтрашнего вечера, когда вы сядете на шестичасовой поезд до Питера.
Руднев с Белецким переглянулись.
Господа, может вы всё-таки объясните мне, что происходит?
Я получил письмо, осторожно ответил Руднев. Конфиденциальное письмо из Санкт-Петербурга с просьбой приехать по какому-то важному делу.
От кого?
От чиновника, Дмитрий Николаевич уточнять не стал, но Терентьев и без того догадался, что был недоговорено.
Вы предполагаете, с чем может быть связано дело, по которому вас пригласили? спросил он.
Нет, не имею ни малейшего понятия.
В таком случае, Дмитрий Николаевич, до того момента, как я завтра пришлю за вами экипаж, из дома не выходите, тон Анатолия Витальевича был таким, что у Руднева не возникло желания перечить.
Он пообещал, что будет оставаться дома.
Однако на этом странности не закончились. Ближе к вечеру покой Пречистенского особняка был нарушен хулиганским деянием. Кто-то швырнул в окно первого этажа камень и разбил стекло. Камень был завернут в бумагу, на которой было написано: «Не смейте вставать у нас на пути!» Белецкий успел забрать записку раньше, чем её увидели слуги, так что лишней тревоги в доме не возникло, но у самих Белецкого и Руднева добавилось поводов для беспокойства.
Последнее же происшествие в череде необъяснимых событий этих двух дней оказалось и вовсе неприятным. Когда Руднев с Белецким уже ехали на вокзал, перед самым их экипажем, которым правил один полицейский агент, а второй сидел на козлах сопровождающим, выскочил молодой человек с болезненным лицом, шальным взглядом и в худом платье. Он выхватил наган и направил на возницу. Второй агент моментально среагировав, выстрелил в нападавшего и ранил его. Тут же появился ещё один казённый экипаж, куда затолкали раненого и экипаж умчался прочь. Всё это произошло так быстро, что даже зеваки не успели собраться.
Далее уже без приключений Руднев и Белецкий были доставлены на вокзал и препровождены в министерский вагон. Едва за ними закрылись двери, поезд сразу тронулся.
Вагон сопровождали четверо в гражданском платье, но с военной выправкой. На станциях они запирали двери и опускали шторы, при этом настойчиво прося путников вагона не покидать и к окнам не подходить. Просьбы эти были более похожи на приказы. Впрочем, и без того путешественники сочли за лучшее соблюдать осторожность.
Руднев снова открыл книгу это были «Бесы» Достоевского и понял, что последний десяток страниц прочёл, не осознавая смысла, просто пробегая текст глазами. Перелистав страницы назад, он с завистью посмотрел на Белецкого, сидящего напротив и мирно спящего.
Рациональная натура Белецкого делала его невероятно приспособленным к любым условиям и перипетиям. Несмотря на всю нервотрёпку двух последних дней, он мог вот так вот просто уснуть в неудобной позе, а после Руднев знал это наверняка проснуться идеально бодрым и отдохнувшим. Что до Дмитрия Николаевича, то он был человеком куда более впечатлительным и зависимым от внешних условий. По крайней мере уснуть ему никак не удавалось, да и читать получалось тоже так себе.