Ты это умеешь.
Да. И ты тоже.
Это спорно.
Это совершенно бесспорно, Соня. Тоненько звякнула о блюдце его чашка. Сверкнули глаза. Твоя убедительность Неуловимая непреклонность, так бы я назвал. Как раз то, что убеждает людей в том, что настоящую правду знаешь только ты.
Соня улыбнулась.
Никто не знает настоящей правды.
Это не важно, поморщился Борис.
Узнал ли чеховскую цитату? Наверное. Он знал все, что знала она, и еще что-то большее.
Что же важно? спросила Соня.
Чтобы люди поверили, что в твоем понимании того, как следует поступать, большой процент не достоинств твоих врожденных, а знаний и удачи. Тогда они решат, что удача может прийти и к ним, как только они вооружатся твоим знанием.
Пожалей меня. Она действительно расслышала жалобные нотки в своем голосе. Являешься как снег на голову, говоришь то, что я едва улавливаю. И предлагаешь развернуть жизнь на сто восемьдесят градусов
Да ничего же особенного не говорю! А выйти из зоны комфорта сейчас, по-моему, предлагают на каждом углу. Я, правда, предлагаю тебе в нее, наоборот, войти. Конечно, это потребует некоторого усилия, но результат того стоит, можешь мне поверить. Или, если не хочешь верить, воспользуйся своей уникальной способностью выстраивать причинно-следственные связи.
Ничего уникального в этой способности нет.
Однако семьдесят пять процентов людей ею не обладают. Это как минимум. А по моим наблюдениям больше. Борис встал из-за стола и сказал с той завершающей интонацией, которая была так же Соне знакома, как и все в нем: Я пробуду в Москве неделю. Было бы очень хорошо, если бы мы улетели вместе.
И это было ей знакомо тоже вот эта настоятельность не принуждения, а предложения, которое всякий здравый ум оценит как заманчивое.
У нее здравый ум. И она действительно умеет выстраивать причинно-следственные связи, он прав.
У открытой входной двери Борис остановился, медленно обернулся. Соне показалось, что он сейчас ее поцелует. Но он лишь помахал прощально, и, закрывая за ним дверь, она вздохнула с облегчением. В том смятении, в которое он ее привел всего за какой-нибудь час, любая попытка сближения была бы слишком странным испытанием. Она не понимала, выдержит ли его, и еще меньше понимала, надо ли выдерживать.
Соня вспомнила, какой пронзительной ясностью, каким острым предчувствием счастья было отмечено начало их отношений, и от того, что ничего подобного больше не будет, ее охватила такая печаль, словно этого не будет в ее жизни и вообще, ни с кем, никогда. Хотя почему «словно»? Вся ее жизнь после расставания с Борисом это подтверждает.
Но давнее прекрасное начало сверкало в ее памяти, как разноцветные искры первого зимнего дня и первого снега.
Глава 14
Первый календарный зимний день выдался просто образцовым. Накануне ночью выпал первый снег и не превратился к утру в грязное месиво, а лег искрящимся покровом на ветки облетевших деревьев, на газоны, на крыши и карнизы домов. Конечно, это была еще не зима, а иллюзия зимы, но когда Соня выглянула рано утром в окно, ее двор в Подсосенском переулке выглядел как настоящее снежное царство. А к полудню, когда она вышла из метро в Перове, ударил уже и мороз, и это был настоящий, не позволяющий в себе сомневаться, зимний радостный мороз.
И Борис Шаховской, ожидающий у метро, был частью этой радости.
Вы зря так легко оделись, заметил он. Зима пришла настоящая.
Да, кивнула Соня. Но мне совсем не холодно.
Распущенные волосы закрывали уши и шею лучше шапки с шарфом. К тому же и любопытство согревало. Когда утром Борис позвонил и попросил не приходить в офис, а приехать к двенадцати часам в Перово, он не сказал, зачем это нужно, так что для любопытства были все основания.
Утром машина не завелась, пришлось в сервис сдать, сказал Борис. Проедем несколько остановок на автобусе? Или такси?
Он кивнул на стоящие у выхода из метро разномастные машины.
Соне хотелось спросить, куда они поедут, но спрашивать, раз он не говорит об этом сам, было как-то неловко, и она сказала:
Зачем же такси? Автобусы днем пустые.
Мороз усиливался. Пока ехали в автобусе, действительно пустом, иней на его окне искрился с каждой минутой все ярче, и радость все сильнее искрилась у Сони внутри, она ее прямо физически чувствовала.
Вышли у парка, длинная чугунная ограда которого тянулась вдоль шоссе Энтузиастов.
Нам сюда? спросила Соня, заметив ворота с неразличимой издалека табличкой.
Зачем? Борис, кажется, удивился. Здесь Дом ветеранов сцены.
Я не знала. То есть не знала даже, что есть такой дом. А что здесь делают ветераны сцены?
Живут. Как ни пафосно это звучит, но искусство в самом деле требует жертв, и многие из них остались одинокими. По сути это дом престарелых, только приличный и даже с богемным оттенком. У каждого своя комната, есть зал с камином, есть концертный. Старички прогуливаются в парке, ведут беседы у камелька и посещают выступления молодых актеров, которых к ним в порядке шефства присылают из театральных вузов. Конечно, запах старости все равно неистребим, но здесь он как-то не вызывает отчаяния.
Откуда вы все это знаете?
Они медленно шли по тротуару вдоль парковой ограды. Снег скрипел и сверкал, будто в лесу.
Моя тетушка здесь живет, ответил Борис. Одна из двух. Они с сестрой близнецы и обе актрисы, но вторая категорически отказалась сюда переезжать. Пришлось бы квартиру Союзу театральных деятелей отдать, а она желает умереть в своей постели. Как будто это так просто, лег и умер. Ну, надеюсь, до этого далеко: она энергичная, даже слишком. Да и та, которая здесь, тоже полна идей. Развила бурную деятельность, выставки устраивает.
Какие выставки? спросила Соня.
Борис бросил на нее взгляд, косвенный и быстрый, от которого у нее замерло сердце.
Вам это в самом деле интересно проговорил он.
Конечно. Она удивилась недоумению, которое слышалось в его голосе. Иначе я не спрашивала бы.
Борис остановился и смотрел теперь на нее не отрываясь. Соне тоже пришлось остановиться. Смущение и восторг охватили ее. Как в тот вечер их знакомства, когда они стояли под дождем на Пречистенке и только раскрытые зонтики их разделяли. Теперь не было и зонтиков.
Да, я забыл, сказал он.
О чем?
О вашей серьезности. Столь же твердой, сколь неуловимой.
Никто и никогда не говорил о ней так. Так точно? Она не знала, точно ли это. Просто никто никогда не говорил о ней, потому что не думал о ней. То есть, конечно, родители думали, и бабушка, и Женька, но и они почти не говорили, и в любом случае это было совсем другое.
Он первый на свете отдельный от нее человек, который говорит и думает о ней. Он просто первый на свете человек.
Эта мысль обожгла ее так, что, может быть, заалели щеки. Пусть он решит, что от мороза!
Какие же выставки устраивает ваша тетя? сама не зная зачем, повторила Соня.
Она сделала вид, что поправляет волосы, на самом же деле надвинула их на щеки, будто платок.
Банальные. История семьи в истории страны.
Борис отвел взгляд от ее лица. Ей показалось, он сделал это с усилием, но, возможно, это было желаемое, выдаваемое за действительное.
Это совсем не банально, возразила она.
В вас говорит ваша архивная специальность.
Не только. Мне кажется, это в самом деле важно. Как люди жили, любили, что было им дорого. Странно, что я вам об этом говорю.
Почему странно?
Потому что у меня семья обыкновенная. А у вас-то нет. И тетушки-актрисы, и вообще. Шаховские это же разветвленный род с огромной историей.
Я отношусь к захудалой ветви, усмехнулся Борис. Кажется, он наконец вышел из того странного состояния, которое показалось Соне связанным с нею. Сучок, можно сказать. Кто-то когда-то неудачно женился, занялся каким-то бессмысленным делом, спился, и ветка постепенно отсохла. Мы пришли, сказал он.