Ну что с тобой делать? Стихи грязные, мне в голову не могло прийти, что ты знаешь такие слова. Что значит гоп со смыком?!
Я представления не имею, что это значит, это ужасно Я не писала этих стихов, я их даже не видела!
Тебе обязательно надо высовываться, в наше-то время! Я ещё наплачусь с тобой. Зачем ты написала сочинение в стихах? Почему хотя бы не делаешь вид, что слушаешь на уроках?
Что же делать? Как я посмотрю в глаза Гиббону Георгию Ивановичу? Он же уверен, что это я!
Я поговорю с ним, но с твоими стихами надо разобраться. У нашего бухгалтера брат поэт. Я попрошу, он посмотрит твои стихи и скажет, можно тебе их писать или нет.
Разве можно запретить человеку писать стихи?
Что же делать, если от них одни неприятности! Покажешь ему стихи? Это Жак.
Жак, тот самый, что написал про Тентика? Если он согласится, будет здорово!
Сколько у меня в жизни будет связано с Поэтом, которому я несла стихи! Как я волновалась!
Полная женщина открыла дверь. Молодой человек на диване качнулся, как гимнаст, и встал на ноги. Наверно, я была очень серьёзной, ещё бы, ведь решалась вся моя жизнь!
Вениамин Константинович сидел за огромным столом в крошечном кабинете. Он показался мне очень пожилым, хотя по моим сегодняшним подсчётам ему было чуть за сорок.
Он читал мои стихи и хмурился, они ему не нравились. Мне и самой странно сейчас, откуда эта тишина и созерцательность в моих первых стихах, необъяснимый покой души. Будто всё, что происходит вокруг не больше, чем рябь на поверхности, а в глубине тишина, небо вспыхивает зарёю, ивы клонятся к воде, лёгкий дым поднимается к небесам
Он читал и хмурился, а у меня холодели руки. И приговор был суров, никаких скидок на возраст. Он и потом цитировал чьи-то слова: начинающих поэтов не бывает, если начал уже поэт.
В ваших стихах нет судьбы, одни впечатления. Как прошлогодний снег сверкал, переливался Растаял, и все забыли.
Я не спорила, долгие годы прошли, пока я осмелилась на это. Взяла тетрадку, сказала «спасибо»
Плакала уже на улице, всю дорогу. И шли стихи:
Мама была довольна, я долго не писала стихов после этого визита. Перестала писать сочинения в стихах, давать их читать всем, всем, всем. Действительно, что я могу прибавить к великой литературе, которой жила, как параллельной жизнью?
У стихов про нашего историка автор нашёлся через тридцать лет. Я встретила свою одноклассницу:
Помнишь стихи про Гиббона?
Ещё бы! Мне всю душу вымотали, а я их так и не видела.
Ведь это я написала. Никто и не подумал, даже обидно было.
Так призналась бы!
Что ты, у тебя были такие неприятности! Но ведь это ты у нас была Поэтесса, тебе слава, тебе и неприятности
3. Мама
Дом опустел без тёти Шуры. Он должен стоять на любви, мне её не хватало, как витаминов. В моём сердце жила мучительная заноза, что мама меня просто не любит! У неё были свои теории насчёт жалости, например, которая унижает человека. Как мне всю жизнь не хватало маминой жалости и любви со всеми её проявлениями!
Мама ушла из Строительного треста. Она работает на Киномеханическом заводе, и будет работать там до самой пенсии.
Помню пол на проходной из старых некрашеных досок, дежурную на табуретке с семечками в подоле.
Вы к маме? Проходите.
Огромный двор, справа какие-то старые станки прямо на земле, слева флигель, контора. Там и бухгалтерия, и плановый отдел, и производственный, и даже Главный инженер.
Мы садимся в мамином углу. Тесно, шумно, на нас никто не обращает внимания. За соседним столом делает уроки чья-то первоклассница, на неё тоже никто не обращает внимания, пока она не забирается под стол.
Машенька, что ты делаешь под столом?
Отдыхаю.
Всё написала?
Осталось точку поставить. Вот отдохну
Меня на заводе знали все. Правда, когда подросла, я уже не бегала к маме, а звонила по автомату:
Мам, это я. Ты сегодня во-время?
Я никого бы сейчас не узнала из её сослуживцев, даже помощницу. Но со взрослой, со мной её сослуживцы часто здоровались в городе. Иногда встречали маму, она уже была на пенсии, и жаловались:
Света ваша зазналась! Конечно, что уж, газеты, радио, телевиденье, но можно поговорить с человеком, который тебя знал вот такую? И любит, и гордится!
Мама расстраивалась:
Как же ты не помнишь, это же наша кассирша!
Однажды в очереди в гастрономе женщина всё посматривала на меня и улыбалась. Я не выдержала:
Вы работали на Киномеханическом заводе с моей мамой?
Не мучайтесь, вы не знаете меня, я вас по телевиденью видела.
Тогда американские подарки? Как я была благодарна какой-то американской девочке, или её маме, за лёгкую блузку в клеточку, я носила её несколько лет, сначала она была велика мне, а потом как раз.
Мне ещё досталось лёгкое платьице, синее в серый горошек. Правда, на месте горошин очень скоро образовались дырочки. Не все сразу, по одной, по две, будто горошины высыпались из платья. Я думала, никто не заметит, оно мне так нравилось! Но когда высыпалось больше половины
Вовке досталась шерстяная кремовая футболка, он почти всю школу в ней проходил. А у мамы оказалось два роскошных платья, до сих пор они у меня перед глазами, красное крепдешиновое с серыми цветами и серым рюшем и малиновое шерстяное, в десятом классе его перешили мне. Какая мама была красивая в этом красном платье с розами!
4. Я живу
Я думала, все давно забыли историю со стихами про Гиббона, в школе каждый день что-то случается. Подумаешь, стихи! Но он помнил. Вызывал на каждом уроке, ставил пятёрки, был вежлив и сух. Его не любили почему-то, все беспорядки приходились на его урок.
Не знаю, кто первый загудел тихонько, но вскоре тихое и ровное гудение охватило весь класс. Он поднял голову от журнала:
Гершанова, выйди из класса.
Выхожу обречённо. Конечно, я гудела со всеми, лозунг «один за всех и все за одного», да он у меня в крови с первых книжек!
Назавтра входит в класс и говорит с порога:
Гершанова, выйди.
Я стою у стенки. Высидеть в классе сорок пять минут до переменки трудно, но стоять в коридоре в тысячу раз хуже. И так день за днём, урок за уроком!
Однажды, правда, выглянул за дверь и сказал:
Может, расскажешь нам, что было задано на сегодня?
Отчего не рассказать! Поставил пятёрку и опять выслал из класса.
А ещё через несколько дней я и крышку парты подняла, но он вдруг спросил:
Гершанова, ты не любишь историю?
Почему же, люблю. Как её можно не любить?
Может, тебе не нравится, как её преподают?
Не нравится, сказала я раньше, чем подумала.
Он был озадачен, явно ждал более миролюбивого ответа. Наверно, его уже спрашивали в учительской или у директора, сколько я ещё буду торчать у двери на его уроках.
Что же тебе не нравится, интересно? Расскажи нам, сделай одолжение!
Знаете, не получается единой картины мира. Проходим Англию отдельно, Францию отдельно, Германию О России я уже не говорю. Мне бы хотелось знать, если уж изучаем шестнадцатый или семнадцатый век, что происходило в мире вообще, во всех странах
Садись, сказал он озадаченно.
Вернулась тётя Маня, мамина двоюродная сестра. Не из эвакуации, оттуда давно приехали все, кто хотел и смог. Тётя Маня вернулась из лагеря.
Тогда я впервые прикоснулась к этой открытой ране страны. Мы ведь жили в провинции, и круг знакомых самый, что ни на есть, средний класс, учителя, врачи, служащие. Я так и писала в анкетах во взрослой своей жизни, происхождение из семьи служащих, писала, и стеснялась этой своей неполноценности.
Тётя Маня на свою беду задолго до войны вышла замуж за немца. В моей прекрасной стране это не имело никакого значения!
Взяли перед войной обоих, вернулась одна тётя Маня. Хорошо, что сына её сестра разыскала в детдоме. Они жили на Тургеневской, в двух кварталах от нас.
Когда я, взрослая, приезжала в Ростов хотя бы на пару дней, уж к ней-то заходила непременно. Она поила меня чаем с «коричневым» тортом, который я приносила с собой, и говорила: