Почему не сейчас?
Мал потому что. И классификацию химических элементов не выучил наизусть.
Генрих виновато потупился. Не выучил.
Дядька Ратмир с третьего занятия постановил разделить самые важные науки на четыре: алгебра, о числах и величинах, геометрия, о формах (вдвоём они образовывали математику), физика, о законах мироздания и изменениях материи, и химия, о внутренних свойствах всех веществ. И если первые три давались Генриху легко, то с химией у них сложилась какая-то взаимная нелюбовь. Пока нужно было просто считать примеры, всё было просто. Но когда дело доходило до выведения формул и решения задач, на Генриха нападал ступор. Как ни старался, он не мог понять: как и по какому принципу множество совершенно невидимых и ещё не факт, что существующих веществ объединялись и превращались в новые.
Дядька Ратмир злился, ворчал, а потом решил, что ситуацию спасёт некая монструозных размеров таблица, которую необходимо знать на память. Выдав её Генриху, он сказал, что не вернётся к химии до тех пор, пока тот не вызубрит её. «Чтоб во сне являлась, понял?» добавил он тогда грозно.
Стойте-ка, Генрих обернулся, держа пробку в руках, вы сделали эту штуку с помощью химии?
Видишь ли, ухмыльнулся дядька Ратмир, чтобы получить её, я взял одно вещество, которое знал, где добыть, и соединил со вторым. Понимая, как они воздействуют друг на друга, я добился предсказуемого результата. Какая наука нам даёт знания о веществах и их соединениях?
Через два дня Генрих сделал в бочке отвод для грязной воды, приладил к нему пробку и выучил таблицу.
***
В отличие от дядьки Ратмира, мама обрадовалась, когда Генрих рассказал ей о приглашении Сэма. Обрадовалась и начала суетиться, повторяя, что нужен белый воротничок и манжеты. И строго велела:
Не забудь почистить ногти и помыть уши!
Генрих прыснул как будто Сэму есть дело до его ушей.
Ох, Генрих, проговорила мама, внезапно опускаясь на стул с воротничком в руках, ты такой большой уже. И так похож на отца.
Неправда, отрезал Генрих, ничуть я на него не похож.
Ты просто не помнишь, вздохнула мама, но вы с ним одно лицо.
Генрих помнил отца смутно, больше как фигуру, чем как человека. Он помнил мягкую душистую бороду. Помнил строгий взгляд. Бархатную малиновую жилетку с драгоценными пуговицами. А больше ничего. Были ли у него такие же синие, как у самого Генриха, глаза? Такой же длинный прямой нос, который Генрих всё время боялся сломать в потасовке? Что ещё общего между ними видит мама? Он никогда не интересовался.
Не хочу я быть на него похожим. Я его ненавижу.
Не говори так! тут же воскликнула мама, и Генрих с болью увидел, что у неё в глазах блестят слёзы. Он поступил так, как был должен. Я же тебе говорила. Но до того он спас меня. Он добрый, заботливый Она замолчала и принялась часто сглатывать.
Генрих налил воды из чайника и поднёс ей, погладил по плечу. Ему не хотелось, чтобы она плакала, но своего мнения он не изменит.
Прости, улыбнулась она, выпив воду маленькими глотками, я знаю, тебе больно о нём говорить. Мне тоже. Но иногда просто нет сил удержаться. Я всё вспоминаю, как он протянул мне руку и поднял к себе в седло
Да, Генрих это всё слышал. Про седло, про дождь, который прекратился по мановению его руки, про всё прочее. Но всё это ничего не значило, потому что в итоге он просто выбросил их на улицу.
Генрих, позвала его мама, я сказать тебе хотела. Друг у меня появился. Хороший человек.
Притворившись, что решил проверить механизм бочки, Генрих повернулся к маме спиной.
Он мне стирку даёт, я с твоей чудесной бочкой быстрее всех управляюсь. Он ласковый, глаза у него добрые. Познакомлю тебя с ним?
Зачем он нам?
Он, кажется, полюбил меня. И мне он приятен. Будем жить вместе, дела на лад пойдут. Будет мужчина в доме.
Я мужчина, отрезал Генрих. Зачем нам ещё?
Не хотел он, чтобы тут появлялся непонятно кто. Больно нужен. Ему платят на фабрике, у мамы есть стирка и штопка, шитьё на жизнь хватает.
Ты сможешь больше учиться, отдыхать, осторожно произнесла мама, не нужно будет трудиться на фабрике.
Бросив на маму взгляд через плечо, Генрих возразил:
Без него обойдусь. Он тебя ещё обижать станет.
Мама ничего не ответила и пошла готовить на ужин похлёбку Генрих раздобыл репу и морковь.
***
Сэм с родителями жили в двухэтажном выбеленном доме на соседней от школы улице. У этого дома была черепичная красная крыша, из-за которой он выделялся среди прочих, большое крыльцо и отгороженный палисадник. Сейчас, осенью, из него только палки торчали, но летом обычно росли красивые цветы.
Сэм встретил Генриха на пороге, радостно помахал рукой и посторонился, пропуская внутрь. Генрих вошёл и тут же начал крутить головой, осматриваясь. Из маленькой прихожей, где надо было разуться, они сразу попали в просторную комнату, и на глаза Генриху попались кружевные салфетки, разложенные по столикам, деревянным тумбам и комодам. На салфетках стояли вазы с сухими цветами, на полу лежал коричневый ковёр, на белых стенах висели картины в рамочках. Всё было аккуратное, чистое, светлое, и пахло вкусно, выпечкой. Генрих подумал, что ничего дядька Ратмир не понимает.
Открылась дверь, и к ним вышла госпожа жена директора. Она бывала в школе, так что Генрих её уже видел. Она была вся округлая, румяная и жёлто-оборчатая.
Мама, это мой друг Генрих Мортон, важно представил его Сэм.
Генрих, как положено, шаркнул ногой по полу, поклонился.
Это честь для меня, госпожа Олтер.
Ишь, бойкий, ответила госпожа жена директора. Выпрямись, мальчик, отвечай, как твои школьные успехи?
С ответом влез Сэм:
Генрих лучший по математике, и по другим предметам успевает.
Что ж, выпьем чаю. Сэм, покажи нашему гостю, где вымыть руки.
Она посмотрела на его руки так пристально, что Генрих порадовался своим чищеным ногтям.
Туалетная комната у них оказалась светлая, с большой железной раковиной, кранами с горячей и холодной водой и белым сияющим чистотой туалетным сосудом. Генрих сунул руки под горячую воду и заинтересованно посмотрел на нагреватель, оснащённый сразу четырьмя кристаллами. Присвистнул. Принцип работы был ему понятен, но четыре кристалла за раз это какие деньжищи!
В небольшой гостиной, куда они пошли из туалетной комнаты, тоже оказалось светло. Госпожа Олтер и младшая сестра Сэма, девочка лет восьми в розовом пышном платьице, уже сидели за низким чайным столиком. Сэм вежливо представил Генриха сестре, Аните, сел рядом с ней и тут же ткнул её в бок. Анита запищала, что вечно он дерётся, Сэм заявил, что это не он, госпожа Олтер прикрикнула на них, а Генрих с трудом удержал смех. Как маленькие, честное слово!
Зато чай в украшенных цветочками чашках оказался обжигающе горячим и потрясающим. Генрих думал, что и не помнит этого вкуса. Маленькие булочки на блюде манили, и только воспитание заставило его сдерживаться и есть медленно.
После первой чашки чая госпожа Олтер устроила Генриху допрос: где он живёт, где его родители, чем занимается мать и почему это отец с ними не живёт. Это оказалось неприятно, но Генрих выдержал. Только соврал, что отца не помнит, и почему он их бросил не знает. Кажется, это не прибавило ему очков в глазах госпожи Олтер. Во всяком случае, когда она отправила Аниту играть на пианино и замолчала, Генрих уже убедился: он совершенно ей не нравится.
«И подумаешь, больно хотелось», фыркал он мысленно.
Анита играла так, словно руки у неё были деревянные и не гнулись вовсе. И по клавишам не попадала. Но госпожа Олтер только благосклонно кивала, а потом вдруг заметила:
Выговор у тебя странный, мальчик. Как будто пытаешься подражать магам. Что за нелепая фантазия?
Это не фантазия, он всегда так говорит, вступился Сэм.