А этот кто? и обвел указательным пальцем в воздухе силуэт человека, что назвался Ицковичем.
Этот? усмехнулся Олег, указав на себя большим пальцем левой руки, поскольку в правой дымилась сигарета. Этого зовут Себастиан фон Шаунбург. Для друзей просто Баст. Между прочим, истинный ариец, беспощадный к врагам рейха, и баварский рыцарь с одиннадцатого века.
Восхищен знакомством, как-то автоматически и, что характерно, неожиданно перейдя на английский, произнес Степан. Диц фон Шаунбург[33], полагаю, ваш предок?
По прямой линии, гордо вскинув подбородок, ответил Олег и, перейдя на английский, спросил: С кем имею честь?
Разрешите представиться сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, четвертый баронет Лонгфилд, произнес Матвеев привычной скороговоркой. Англичанин, как вы можете предположить, и его голова сама по себе произвела вежливый кивок.
Теперь две пары глаз уперлись в Федорчука, о котором Олегу уже было известно, что тот бельгиец, или все-таки голландец?
Оранжевые штаны? Три раза «ку»? Не дождетесь! Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущенно и убрал руку за спину. Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии И, мне кажется, господа, что продолжать разговор в номере
Согласен, сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь. Не то чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.
Ну-ну, неожиданно ухмыльнулся Олег. Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?
Прав, прав! отмахнулся Степан. Давайте куда-нибудь за город, что ли!
Не надо за город. Есть у меня Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?
Не извольте беспокоиться, герр немец! хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. Хвоста не приведу! и, прислушавшись к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.
Иди! кивнул Степан. Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.
* * *
Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы «кондратий». Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель как раз напротив моста Маджери Бруг, без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им троим не поздоровилось бы в первую очередь. Причем расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.
Прослушки здесь нет, взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.
Ну, прям как в анекдоте, неожиданно хохотнул Матвеев, явно испытавший облегчение при словах хозяина. Встретились как-то англичанин, русский и немец
Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, Федорчук.
Шутники! сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке: «официально журналист, а на самом деле гауптштурмфюрер СС, сотрудник Гейдриха», с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.
Ну, ты, Цыц, и конспиратор! покачал головой «рафинированный англосакс» в твидовом костюме в елочку. Но сам, тем не менее, говорить вслух «о сокровенном» тоже не стал, а записал на той же бумажке: «и я журналист, из MI-6».
Ох, грехи наши тяжкие! вздохнул Федорчук, делая свою запись. И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?
А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде «сбоя в мировых линиях» или о «пробое пространственно-временного континуума»? Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей: «журналист и я, РОВС, НКВД», и даже бровь от удивления поднял. Ну, мы и попали.
Мы попали задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку сигарет.
Ты же вроде бросил? снова удивился Матвеев.
Бросишь тут, когда полковое знамя спи**или, усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. Так что, профессор, так уж и никаких идей?
Идей море, Матвеев-Гринвуд поднялся и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. Конспиративная?
А то ж, Ицкович встал и подошел к буфету. Выпить кто-нибудь желает?
Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.
Вообще-то разговор на серьезную тему Степан с сомнением смотрел на извлеченную из буфета бутылку коньяка и очень характерно дернул губой.
А я, собственно, и не настаиваю, пожал плечами Олег, который стал теперь настолько не похож на себя прежнего, что при взгляде на него у Матвеева дух захватывало. Впрочем, имея в виду новую внешность Витьки и вспомнив, как выглядит он сам, Степан эту тему решил «не расчесывать». И так на душе погано хуже некуда, а тут, как назло, еще и ни одного знакомого лица. Но с другой стороны, лучше так, чем никак. Втроем все же легче как-то.
Ладно, сказал он, увидев, как утвердительно кивает Олегу Виктор. Плесни и мне немного.
Заметьте, не я это предложил! довольно улыбнулся Ицкович, а вслед за ним «расцвели» и остальные.
А не может так случиться, что это бред? осторожно спросил Федорчук, понюхав свою рюмку.
Коллективный? уточнил Степан.
У меня бреда нет, отрезал Ицкович. Я себя проверил.
А это возможно? сразу же заинтересовался Виктор.
Нет, разумеется, Ицкович тоже понюхал коньяк, но пить не торопился. Тут расклад настолько простой, что и говорить не о чем, но, пожалуйста, если уж так приспичило. Допустим, у меня бред, и все это, он обвел рукой комнату и находящихся в ней людей, есть лишь плод моего больного воображения. Отлично! Но! Если бред настолько подробен, что внутри него я не только вижу и слышу, но и чувствую, то какая, собственно, разница, снится мне это или происходит на самом деле. Ведь если я обожгу палец, мне будет больно
Это называется солипсизм как бы ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно внятно произнес Матвеев.
Можешь считать меня последователем Клода Брюне[34], пожал широкими плечами «немца» Олег. По факту же я знаю, что я здесь и что вы тоже здесь. Что это значит для меня? Для меня здесь и сейчас это единственная реальность, данная мне в ощущениях, и, как это ни дико, мне даже неинтересно знать, каким макаром меня сюда занесло! Что для нас изменится, если мы узнаем про какой-нибудь там сбой мировых линий?
Н-да, Федорчук опрокинул рюмку, выдохнул воздух носом и закурил, наконец, сигарету, которую так и крутил в пальцах.
И, судя по всему, без возврата кивнул Степан и тоже выпил. Во всяком случае, исходить следует из худшего, добавил он, возвращая пустую рюмку на стол. Наши там, а мы здесь навсегда.
А я о чем? Олег загасил в пепельнице окурок и, вытряхнув из пачки новую сигарету, «обстучал» ее об стол. Жены, дети Если на этом зациклиться, мы действительно быстро спятим. Я «пятить» не желаю. Они живы, здоровы, а мы Мы здесь. Из этого и надо исходить.
То есть, по глазам было видно, что «белогвардейцу» Федорчуку ох как сейчас несладко, но голос Вощинина звучал ровно, ты предлагаешь оставить Герцена за кадром и сразу перейти к Чернышевскому?
В смысле от «кто виноват?» к «что делать?» скептически хмыкнул Матвеев.
Ну, не Некрасова же вспоминать, усмехнулся Ицкович. Правда, от этой усмешки во рту появлялась оскомина.