И вот теперь Вощинин в Амстердаме. Виктор наконец-то нашел зеркало и не без удовольствия рассматривал отражение. Нет, этот белогвардеец ему положительно нравится. Молодость, молодость, как давно это было. Мне бы в молодости такую рожу Здесь порода за версту чуется, шутка ли, еще при Алексее Михайловиче род в русской истории отметился. Утонченное лицо, серые глаза, «губы твои алые, брови дугой», небольшие усики. «Поручик Голицын», одним словом. И темно-русые волосы, аккуратно подстриженные с боков, сейчас растрепанные со сна, но обычно уложенные. Женщины от такого красавца должны падать штабелями, и падали, разумеется. Не без этого.
«А вот за волосы отдельное спасибо! Кто бы ни подсадил в тело этого белогвардейского чекиста, спасибо тебе!» пропала лысина, которую Федорчук «заработал» к тридцати годам и которую даже к пятидесяти терпеть не научился.
Одеваясь, Виктор подумал, что современная ему одежда была или будет? гораздо удобнее. Особенно выпукло это проявилось, когда вместо привычных носков обнаружилась странная конструкция, похожая на мини-подтяжки. Хорошо хоть сами носки оказались шелковыми. С большим удовольствием он бы облачился сейчас в привычные вельветовые джинсы и свитер из ангорки, чем в эту темно-синюю «тройку». Хотя костюм, спору нет, был хорош, теперь тьфу ты! не теперь, а сильно потом таких уже делать не будут. Этот Вощинин, надо признать, и вообще обладал хорошим вкусом, но, с другой стороны, такой костюм обязывает. Влез в сбрую, пожалуйте и уздечку, в смысле галстук Господи, а рубашка-то с запонками. Никогда их не носил. Где они лежат? Ага, на тумбочке. А это что рядом? Э похоже на булавку для галстука И значит, хорошо еще, что не пришлось надевать фрак. Так, а что у нас с деньгами? Память Вощинина услужливо подсказала, где лежит кошелек и что можно купить на имеющиеся в наличии средства.
«А хорошо тут живут, подумал Федорчук, ознакомившись с прейскурантом. Цены не то, что в Киеве».
Виктор открыл дверь номера и, насвистывая любимую «Пора-пора-порадуемся», вышел в коридор.
Олег Ицкович Себастиан фон Шаунбург, Амстердам.
1 января 1936 года
За внутренним монологом, переходящим по временам в диалог с самим собой ну, полная клиническая картина шизофрении, доктор! Олег даже не заметил, как вышел из номера, закрыл дверь и, поигрывая деревянной грушей с прикованным к ней здоровенным, едва ли не амбарным, ключом, двинулся к лестнице. Опомнился уже на ступеньках. Удивился а чего не на лифте? но вовремя вспомнил, что оного в здании покамест нет, и, покачав головой, двинулся вниз.
В вестибюле Олег присмотрел себе уютное кресло под пальмой в здоровенном горшке, порадовался мысленно, что в довоенной Европе курить в общественных местах еще не запретили, и махнул рукой кельнеру из ресторана.
Оберст! крикнул по-немецки, закуривая. Кофе и рюмку коньяку.
И в этот момент по лестнице в вестибюль спустился еще один гостиничный постоялец симпатичный молодой мужчина в хорошем синем костюме с каким-то «плывущим» взглядом синих же глаз и
«Я брежу?»
Настолько типичный представитель своего народа «А какого кстати? Француз или русский из бывших?» и своей эпохи (у него даже усики «белогвардейские» имели место быть) насвистывал одну очень знакомую мелодию Такую знакомую и такую
«Он? Или просто почудилось?»
И к слову, если не почудилось, то кто, Витя или Степа? И что теперь делать? Ведь не кинешься же ему на шею с воплем, узнаю, дескать, брата Колю!
Между тем мужчина остановился посередине вестибюля и осмотрелся кругом, как бы в поисках знакомых. Времени на размышление не оставалось, и Олег сделал первое, что пришло в голову. Положив ладонь правой руки на левую, он поджал большой палец и мизинец и слегка как бы совершенно случайно или в задумчивости пошевелил тремя средними пальцами именно в тот момент, когда взгляд насвистывающего незнакомца скользнул по нему. И не ошибся, похоже: его поняли! Незнакомец, уже было прошедший мимо, резко повернул голову, фиксируя взгляд. Олег еще раз шевельнул пальцами. И сигнал оценили!
Мужчина сделал еще пару шагов в направлении дверей ресторана, но затем остановился, как бы вспомнив о чем-то, что следовало сделать теперь же, пока он находится еще в фойе, и повернул в сторону стойки портье.
Простите, любезный, обратился он к портье по-французски. Не было ли почты для Андреаса Кеека из тридцать второго номера?
Портье напрягся. По-видимому, он был не силен в языке Расина, но после краткой напряженной борьбы с лингвистическим кретинизмом вдруг улыбнулся и, с облегчением кивнув постояльцу, обернулся к деревянным ячейкам с номерами.
Sie haben zwei-und-dreißig gesagt?[31]
Да, подтвердил мужчина.
Leider, nein[32], развел руками портье, снова оборачиваясь к клиенту. Ich bedauer.
Не страшно, улыбнулся мужчина и, бросив искоса взгляд на Олега, пошел обратно к лестнице, явно забыв, что перед этим собирался в ресторан.
Олег проводил его взглядом, допил не торопясь кофе и коньяк, докурил сигарету и только после этого поднялся из кресла. Бросив взгляд через высокое и достаточно широкое окно, чтобы оценить состояние внешнего мира, что в Амстердаме, как известно, никогда не лишне, пошел к лестнице. Сердце в груди стучалось, как заживо замурованный узник в дверь темницы. А из мыслей в голове была одна, но зато какая!
«Не один! Я не один! Господи! Я не один! Не один!!»
Виктор Федорчук Дмитрий Вощинин, Амстердам.
1 января 1936 года
В дверь постучали. Короткий, решительный, но все-таки скорее интеллигентный, чем бесцеремонный стук.
Да? Виктор открыл дверь и вопросительно посмотрел на высокого мужчину, который то ли подал ему внизу, в фойе, знак, то ли не подал, но вот теперь стоит здесь, перед дверью Федорчука.
Доброе утро, господин Кеек, мужчина, молодой: открытое лицо с правильными чертами, крепкий подбородок и холодноватые голубые глаза, отдающие опасной сталью. Скорее всего, мы не знакомы, но
Текст и манера говорить посетитель вымучивал фразы на не слишком беглом, хотя и вполне уверенном французском, с изрядным немецким акцентом не вязались с обликом сильного и, возможно, даже опасного человека. Чутьем Вощинина Виктор решил, что этого человека стоит опасаться или, по крайней мере, принимать во внимание. Тем удивительнее оказалось поведение незнакомца, что в нынешних обстоятельствах могло означать
Вы из какого номера? спросил Виктор, переходя на немецкий.
Из тридцать третьего
Цыц?! метаморфоза случилась несколько более неожиданная, чем можно было представить даже в этих, по-настоящему экстремальных, обстоятельствах. С Федорчуком чуть не приключился «родимчик», и он даже не заметил, что перешел на «великий и могучий».
Был, с нервным смешком и тоже по-русски ответил незнакомец. До сегодняшней ночи, если ты понимаешь, о чем я
Понимаю! Федорчук схватил «незнакомого друга» за плечо и, рывком втащив в номер, захлопнул дверь.
Ты поаккуратнее, предупредил дернувшийся было, но вовремя погасивший порыв «незнакомец». Мог бы и сдачи ненароком получить Витька, ты?
Да, кивнул, отступая от преобразившегося Олега, Федорчук. А ты? Твоя настоящая фамилия?
Ицкович. А твоя?
Федорчук.
А Степа?
Не знаю, пожал плечами Федорчук. Но раз мы оба здесь, то вероятность
Выше пятидесяти процентов, закончил за него Олег. Проверим тридцать четвертый номер?
Пошли. Спросим, нет ли для ребе Ицковича славянского шкафа, или не здесь ли живет Эдита Пьеха
Ага, здесь живет «иди ты на»
Виктор Федорчук, Олег Ицкович, Степан Матвеев, Амстердам.
1 января 1936 года
Так, ты Олег, ткнул Ицковича пальцем в грудь «англичанин» из тридцать четвертого, как оказалось, тоже неплохо буквально «по случаю» говорящий по-русски.