Маха главенствовала с упоением. Как заправский режиссер перед завтраком распределяла роли и уже дальше строго придерживалась утвержденного сценария. Реплики придумывала на ходу, монологи проговаривала четко, за всех озвучивала тройственное действие, пользуясь всеобщим доверием. В житейском опыте Махи никто не сомневался.
Новый друг оказался щедр на доброту и покорность, как и ее отец. «Женой» Маха старалась быть заботливой и справедливой, намного лучше мамы Любы. Вместе с Лизой она заботливо подтирала «мужу-отцу» слюну, вытекающую из черной дыры, подкармливала припрятанным с обеда белым хлебушком, ревностно опекала от назойливых мальчишек. Моментами Виталька из-под девчачьей опеки взбрыкивался, уходил «в люди», но через время возвращался. Тогда Маха с победоносным видом вручала ему красную машину и на зависть мальчишкам назначала главным пожарным.
Отработанные на куклах, голых пупсах и плюшевых медведях игры понарошку с появлением Витальки утратили первоначальную прелесть. Девочек настолько захватил неизвестный доселе натурализм, что бедный Виталька подчас раздваивался между громкими повелениями «жены» и немым укором «дочери». Тогда он бросал игру, садился на стульчик и дулся. Практичная Маха давала ему время, терпеливо выжидала, потом меняла тактику, и все начиналось сначала.
В игре Лиза забывала о проклятом мутизме. Увлекшись процессом, она иногда вставляла свою немногословную реплику, и преданная Маха в угоду соглашалась. Иногда они о чем-то шептались в уголочке, сидя на корточках, словно заговорщики, чтобы никто не подслушал. Вечером, когда за Лизой приходила бабушка, воспитательница победоносно докладывала:
Девочка ваша сегодня разговаривала!
По дороге домой на радостях Мария Васильевна покупала любимые внучкины пирожные безе «лимончики», обсыпанные желтым сахаром. И Лиза с удовольствием поедала ненавистные прототипы настоящих в пупырчатой кожуре, созревающих на подоконнике.
Дома Лиза продолжала молчать. Объяснение такой закономерности не могли дать ни родители, ни сама Мария Васильевна, хотя отношения с внучкой у нее были самые доверительные, если не тайные. Укладываясь спать, Лиза шептала бабушке на ухо «спокойной ночи», благодарила за пирожные и чмокала в сухую щеку. Потом в комнату заходила Юля. Приносила с собой запах цветочных духов, легкое смятение и немое оправдание. Нежно касаясь девичьих волос, взъерошенных подушкой, она приглаживала челку и что-то спрашивала, тихо роняя пустые слова. Этих приходов Лиза и ждала, и боялась, всякий раз притворялась спящей.
Весной случилось чудо. В лечебных целях по совету психотерапевта бабушка принесла в дом щенка, вислоухого, потешного, с черным носом и белым хвостом. Принесла самовольно, ни с кем не посоветовалась, когда зять отбыл в Москву на симпозиум, а Юля возвращалась с работы так поздно, что на домашние дела времени совсем не оставалось. Неоконченная диссертация ждала своего звездного часа под грудой отчетности, пока экзотический фрукт привыкал к новому климату, терпеливо сносил экспериментальные издевательства. Повышать урожайность привитые подвои отказывались. Юля билась над естественным опылением, но пчелы, выпущенные в теплицах, по вполне закономерному желанию просачивались наружу, чтобы опылить дикую, ароматную алычу на соседнем поле, и назад не возвращались. Станция несла убытки. Пчелы стоили бешеных денег, а главный бухгалтер отказывался платить по счетам за новые ульи. Все ждали возвращения Артема Сергеевича, за ним, как за главой научного совета, оставалось последнее слово.
Всю неделю, возвращаясь из садика, Лиза самозабвенно возилась со щенком. Живая игрушка доставляла много хлопот, восторгов и того непредвиденного счастья, которого и не ждали, и не просили.
Взрослые отношения детскому разуму не поддавались. Из осторожности Лиза в свое счастье не верила. Бабушка всегда учила слушаться папу и на все в первую очередь спрашивать у него разрешение. Сама же частенько раболепствовала перед собственной дочерью. Иногда ее преданность походила на унижение, естественное для Юли и непонятное Лизе. Бабушка по доброте душевной пыталась угодить всем, временами раздваивалась, даже троилась в угоду семейному спокойствию. Несмотря на все ухищрения Марии Васильевны, Юлино решение оказывалось основополагающим, и такой порядок вещей почему-то всех устраивал. Взрослая игра иногда доходила до абсурда, имела противоречия, но столь незначительные, что их предпочитали не замечать, а на удивленный внучкин взгляд бабушка поясняла:
Ну так надо, Лизушка, так надо.
Неделя пролетела быстро. Под строгим материнским взглядом Лиза расчесывала щенку чубатый хохолок, кутала в старенький шарф, укладывала в кукольную кроватку, но «сыночек» спать не хотел, грыз коридорный коврик, потешно перебирал кривыми ножками, а куцый хвостик маятником метронома отбивал дареное счастье. Еще щенок ходил мимо лотка, и в последнем материнском слове это сыграло решающую роль. Биология с зоологией в семье Тимохиных не сочеталась. К приезду Артема Сергеевича о суматошном жильце не осталось и следа. Заменили коврик, отмыли паркет, лоток выбросили. На память о тихой радости у Лизы остался клок вычищенной белой шерсти, спрятанный под подушкой.
На этот раз противостояние почувствовали все. По приезде отца Лиза не кинулась на шею обниматься, проигнорировала вкусные гостинцы, новое платье надела и тут же сняла. Весь вечер в родительской спальне звучали голоса, и отцовский бас заметно подавлял материнское сопрано. К соглашению пришли быстро. На следующий день в квартире завелась новая живность круглый аквариум с тремя рыбками, одна золотая. Врачебная установка не сработала, как ни старайся, с рыбами много не поговоришь. Вуалевые хвосты плавно мутили воду, игриво струились кислородные пузырьки. Выпуклыми глазами рыбы таращились через стекло, ритмично открывали рты, и самая волшебная из них выполнять желания отказывалась. Домашние лимоны благоухали, отменно плодоносили, а вызревшие нарезали тонкими дольками и по субботам подавали к чаю.
В конце летней сессии в университете произошли значительные кадровые перестановки, но Артема Сергеевича, ожидающего обещанного повышения, они не коснулись. Ему давно пророчили место проректора по научной работе, но из министерства прислали молодого, подающего надежды, и надежды Артема Сергеевича не сбылись. От обиды он запросил отпуск, вполне заслуженный перед наукой и университетом, к отпуску добавили солидную премию, на которую теща сразу же положила глаз. По ее мнению, кухня давно требовала ремонта, хотя бы косметического. Приобретенный во времена семейного благосостояния Тимохиных гарнитур разваливался на глазах, выцвели обои, закоптился потолок. Юля все грозилась достать из чуланчика стремянку и сорвать к чертям блеклые обои, но к тому времени с группой таких же, как она, неугомонных ботаников уехала в Сочи за новыми подвоями.
Чтобы не заниматься ремонтом, Артем Сергеевич занялся Лизой. С тещиного благословения отпуск его завертелся на парковых каруселях. Сначала на лошадках, затем на жирафах. Посетили новый зоопарк с гиппопотамом, покатались на лодке с веслами, покормили уточек, объелись сладкой ваты, мороженого и даже умудрились сгореть на солнце, позабыв дома панаму. Сходили в кукольный театр.
В просторном фойе перед спектаклем миловидная тетенька завлекала ребятишек воздушными шарами, расписными матрешками и куклами. Одна кукла сильно отличалась от других. Узкие ножки и ручки в ромбовом трико, курточка с бубонами вместо пуговиц, на голове пестрая треуголка с настоящими колокольчиками. Звали куклу Арлекин. Улыбка ее хамоватая и огромные черные глаза с хитрым прищуром чем-то напоминали Маху.