Знакомый доктор, с которым Мария Васильевна была на короткой ноге, заверил однажды, что причину стойкого мутизма следует искать внутри семьи, намекал на противостояние и лечить советовал не таблетками, а словесным общением. Но от долгого разговора у бабушки кружилась голова, а пустословие заводило ее в такие непролазные дебри фантазий, что однажды подслушав у дверей, Артем Сергеевич предложил теще читать книжки. На семейном совете выбрали Пушкина.
После ужина Мария Васильевна подхватывала свою немую кровиночку на руки, сажала в сбитые подушки и читала незабвенные строки. Через месяц все сказки Лиза знала наизусть, но такую особенность не знала бабушка и продолжала нашептывать на ушко старушечьи желания, а золотая рыбка неплохо с ними справлялась.
Одним зимним вечером свершилось чудо. Вернее, сразу два. Cítrus médica Sarcodáctylis самоопылением завязал первый плод, а Лиза произнесла первое слово. Вернее, тоже два. В тот вечер бабушка со вздохом закончила в сотый раз сказку о золотой рыбке и невольно посетовала:
Вот бы и нам, Лизушка, рыбку такую заиметь.
На что внучка ответила:
Хорошо бы.
И через межкомнатное окно показала Cítrus médica язык.
Наутро Мария Васильевна поставила опару, весь день на радостях пекла пироги с яблочным вареньем. На праздник позвали и бабушку Киру. Та пришла с дорогими подарками, много разговаривала о политике, в которой ничего не смыслила, но благодаря телевидению сыпала очевидными фактами и восхищалась кулинарным талантом хозяйки. Лиза видела вторую бабушку так редко, что принимала ее за участкового терапевта, немного куксилась и пряталась за спину отца. Разговор протекал в ее присутствии, но по существу без нее. Все попытки добиться хоть одного слова ради подтверждения положительной динамики провалились с треском.
Прощаясь, Кира Львовна изрекла уж совсем странную фразу: «Бог не Тимошка, видит немножко», и с крестным знамением поцеловала сына в лоб. У Юли после ухода свекрови случилась тихая истерика, а Лиза без вины виноватая впервые почувствовала материнскую беспомощность и отчасти свою исключительность. Вечером она засыпала с новой куклой в кружевном чепце, в белых носочках. Кукла моргала глазками, говорила слово «мама», пахла дорогими духами, очень приятными. Куклу Лиза окрестила Кирой.
Недолго у Тимохиных длилось праздничное настроение. Лиза оказалась ребенком не болтливым. Все ждали от нее миллион вопросов: что, как и почему. Но тот возраст, когда рот у малышей не закрывался, а родительская голова пухла от нудных приставаний, Лиза спокойно перешагнула. Разговаривать она не любила, больше слушала и много думала. Раздумья проистекали из наблюдений. Куда бы Лиза ни попадала, всегда находился объект, достойный ее внимания, и наблюдать за людьми было всего интереснее. Она и в детском саду играла с детьми исключительно интересными.
Минуя ранее младенчество, ставшее к пяти годам смутным воспоминанием, в средней группе Лиза открыла для себя всю прелесть коллективного общения. Первым делом она завела знакомство с нянечкой опрятно причесанной женщиной с особенной походкой. Няня Клава волочила левую ногу, переваливалась с боку на бок, и широкие бока ее напоминали лодочные борта. В приготовлении обеда Лизина немота только помогала, сосредотачивала на главном. На каждый стол раскладывала она хлебницы, вилки-ложки, тарелки с котлетами и картофельным пюре, и компот разливать половником по кружкам ей тоже позволялось, а больше никому. В саду Лизу любили за спокойный нрав, молчаливую рассудительность и некоторую взрослость, которая моментами в ней просматривалась. На прогулку она одевалась первая и помогала одеться последним, медлительным. Первая брала в руки мяч, скакалку, мелок и разрисовывала асфальт, чтобы другие девочки становились в очередь на «классики». Первая в кроватку на тихий час ложилась, первая вставала и в новогодний хоровод становилась тоже первая, только не пела, стихов не читала. Подарок ей и так вручали первой.
Мнимую немоту Лиза с удовольствием выдавала за настоящую. Польза от этой детской шалости была немалая. Заручившись от воспитателей особой благосклонностью, Лиза пользовалась некоторой привилегией, заключавшейся в дозволенности, в безнаказанности. Наказывать-то ее было и не за что, но изъян выделял ее среди других одинаково развитых.
Все девочки из группы ходили у Лизы в подружках, но самая любимая болтливая, немного бесноватая, отрывала куклам головы и воспитателям дерзила прямо в глаза, а за глаза так и матерно. Звали ее Махой. Имя Мария не шло ей совершенно, а «Маха» подходило по всем параметрам. Лиза подружке завидовала, подражать не подражала, но всякий раз, когда бунтарку ставили в угол, одобрительно подмигивала. Дружбе их все удивлялись, особенно бабушка.
И что ты, Лизушка, в ней нашла! Другие девочки куда лучше.
Но профессорская дочка горой стояла за нажитую под пьяную лавочку дочь торговки с колхозного рынка, уступать и не думала. Маху из детского сада вечерами забирал отец стеснительный мужичок средних лет с красными глазами от постоянного пьянства. Один раз пришел с кровавым синяком промеж глаз и виновато жался у дверей, пока дочь надевала пальто, шнуровала ботиночки.
Итить мясо вчерась проворонил, сгорело все, так мамка ему противиняком по харе у-у-у, нелюдь
Лиза знала, что Маха на самом деле на отца не злилась, а всего лишь повторяла материнские угрозы. Сама же сильно его любила за ту бессловесную доброту, которая проявлялась в его стыдливой покорности, и про себя жалела. Побои в семье были частым делом, но дралась всегда мамка, а папка все терпел из-за большой любви.
Отличалась Маха грубоватыми повадками. Руки ставила, как штангист перед подъемом стокилограммового веса, широко, с упором, локтями наружу. При этом плечи выступали вперед, а на шее вздувались крупные прожилки вен. Мериться с Махой силой никто не решался, даже мальчишки. Рядом с ней Лиза казалась тростинкой, дунь и переломится.
Маха все делала с первородной жадностью, с некоторым азартом. Сравнивала, как у других, и обладала нескромным желанием победителя, но победы ей перепадали редко. Пела Маха грубо, в ноты не попадала. В танцах отставала, наступала партнеру на ноги, а карандаши в ее руках сами ломались от сильного нажима. В одном никто не мог Маху превзойти в аппетите. Лиза, зная за подругой такую слабость, картофельного пюре накладывала ей больше, полнее наливала компота, а в кармашек платья прятала лишний пряник. Маха слыла сладкоежкой, ела жадно, запивала взахлеб, жуя быстро и быстро глотая. Повадки ее бабьи Лиза поначалу пыталась даже перенять, до того у Махи выходило все ловко и слаженно, по-хозяйски. Но дома заметили странность, вовремя пресекли.
Что ты, Лизушка, ложку всей пятерней ухватила. Пальчиками, пальчиками возьми
Вдвоем им было хорошо. Дочки-матери разыгрывали как по нотам. Маха легко вживалась в роли сложные, требующие емких монологов с нецензурным добавлением. Лиза играла роль покорную, уступчивую, где слова были совершенно не нужны. Вдвоем им было весело, и смех часто обоюдно-радостный благословлял их союз. Многие детишки просились в игру, но в закуток, отгороженный стульями, посторонних не допускали. Маха ревностно следила, чтобы никто не увел у нее Лизу единственную девочку, с которой она подружилась.
Дуэт распался, когда в группу поступил мальчик Виталька. Лизе новенький сразу понравился редкой индивидуальностью: вместо верхней губы заячья, вывернутая вовнутрь, словно кто ножом вырезал, черная дыра зияла под носом, иногда подтекала. К новичку Лиза присматривалась два дня, на третий сама подошла, взяла за руку и отвела в закуток. Образовалось у них трио: немая, малахольная и юродивый. Ради Витальки девочки пересмотрели игровой репертуар, добавили персонажей, но классика возобладала. Дети копировали взрослых, светлыми душами примечали тонкости семейных отношений, и от этого игра казалась еще интересней.