И она тоже тогда умерла, как другие люди в войну?
Нет, она не умерла. И потом вернулась в Ленинград и снова выступала. Тогда-то я её на сцене и видела. Посчастливилось мне.
Бабушка снова вздохнула и пошла обратно к кровати.
Вот что за ребёнок. Так ведь и не даст посидеть спокойно ни минуты перед смертью.
Ба-ре-лина, прошептала Аля. Слово было таким же сложным, как движения танцовщиц на экране. Язык заплетался так же, как ноги в попытке повторить все эти прыжки и шажочки.
Аля поднялась на цыпочки, шагнула раз и другой, подпрыгнула, раскинув руки и вытянув ноги.
Бабуль, смотри, я уже ба-ре-лина! Бабуль, скажи, похоже? Похоже?
Похоже, кивала бабушка, перекатывая за щекой карамельку. На циркового медведя похоже. Прекрати по полу топать. Сейчас соседи снизу милицию вызовут.
Аля послушно остановилась, опустила руки и перестала быть барелиной.
На балерину надо много лет учиться, сказала бабушка, снова меняя очки и глядя в телевизор. Надо с утра до вечера заниматься. Смотри, какая у них осанка, какие движения! У них режим жизни специальный. И никаких конфет!
А чтобы на корабле плавать тоже нужен режим и никаких конфет? спросила Аля, возвращаясь к бабушке на кровать.
Чтобы на корабле плавать? рассеянно переспросила бабушка. Нет, на корабле можно конфеты.
Она протянула руку, пошарила на тумбочке среди коробочек с лекарствами, нашла ещё конфету и протянула Але.
Будешь?
Буду!
Ладно, бери, только маме не говори.
Глава 3
Страшные песни
Пять дней в неделю родители исчезали в Ни, а Алю бабушка вела в детский сад. Детский сад был страшный. Это был деревянный дом, полный щелей, сквозняков и странных скрипов. Воспитательница Нина Пианиновна, которая вообще-то на самом деле Вениаминовна, и у которой ключ от группы, опаздывала. Аля, Марина и Оля скатывались на попах, как с горки, с деревянной истертой лестницы, потому что было скучно.
А я не хочу быть барелиной, рассказала Аля. Им конфет нельзя. Я, когда вырасту, стану капитаном.
Капитаны только мальчики, сказал Серёжа, который стоял внизу под лестницей.
Почему? спросила Марина.
Потому что девочки трусихи, сказал Серёжа.
Неправда! закричала Аля.
А тут в подвале крысы живут! сказал Серёжа. Если укусит крыса или ничейное животное, то будут делать сорок уколов в живот. Иначе умрёшь от их заразных болезней.
Марина заплакала. А Аля вспомнила, как рассказывала перед группой стишок. Его надо было читать наизусть громко и с выражением. В этом стишке было слово «крыша». И у Али это слово каждый раз превращалось в «крысу», и все после этого стишка дразнили Алю крысой и смеялись. После этого она всё время боялась, что ей снова зададут учить какое-нибудь стихотворение и заставят читать его перед всеми. И настоящих крыс из подвала она тоже боялась. А в капитаны трусих не берут. Трусихи не ездят на море, их не берут на корабль, на котором плавает дядя Женя-капитан, им не увидеть дельфинов и не отыскать смышленого слона, чтобы взяться наконец за строительство её собственного дома.
А тут ещё каждый день надо ходить в детский сад. Каждый день надо рано утром вылезать из-под тёплого одеяла. Так рано и так быстро, что нет времени даже вспомнить, что снилось этой ночью и вообще почувствовать себя человеком. Чудовище каждое утро молча стояло в углу и смотрело, как Аля одевается. По утрам она его почти не боялось. В квартире уже горел свет, ходили туда-сюда взрослые, шумели водой и посудой. Чудовище не посмело бы ничего сделать. Аля, поглядывая на его большую тёмную фигуру в углу, натягивала на себя всякую разную одежду вроде колготок, поверх которых, когда было холодно, надевались ещё рейтузы, майку какую-нибудь, у которой непонятно где изнанка, а поверху ещё кофту, у которой никогда не знаешь, где зад, а где перед, потому что она со всех сторон одинаковая. Хуже всего Аля себя чувствовала, когда стояла уже одетая, но мама вдруг замечала, что что-нибудь надето шиворот-навыворот или обнаруживалась дырка на колготках или пятно на кофте. И надо было опять эту дурацкую одежду переодевать. А мама, вместо того, чтобы просто вежливо не заметить дырку или пятно, начинала нервничать и говорить, что теперь они точно опоздают, а ей ещё потом бежать на работу. Если мама нервничала из-за того, что они с папой опоздают, то, заплетая Але косичку, начинала больно дергать её за волосы. Не нарочно, не назло Але, а просто потому, что боялась не успеть вовремя скрыться в Ни. Папа как-то рассказывал, что все взрослые люди в дневное время обязательно должны быть на своих рабочих местах, а тех, кто свободно гуляет по городу и не работает, ловят милиционеры и сажают в тюрьму. Так что все должны были по утрам обязательно куда-то уходить: дети в школу или в детский сад, родители на работу, и только стареньким бабушкам и дедушкам можно было оставаться перед смертью дома или гулять, или ходить в магазин.
В детский сад в Алину группу приходило человек тридцать, с утра ещё сонных, зевающих во весь рот, иногда заплаканных, обязательно кто-то шиворот-навыворот, а кто-нибудь и описался. Сначала полагалось сделать зарядку. Это был, конечно, не спорт, который показывали по телевизору, и уж точно не олимпийские игры. Надо было выстроиться перед воспитательницей и дружно помахать руками и ногами, присесть и наклониться. Воспиталка как будто проверяла, что все дети исправны и нормально реагируют на её команды.
Завтрак приносила на подносе нянечка, одетая в мятый белый халат. Если бы Аля была капитаном, она бы ни за что не приняла её в свою команду. Мятая нянечка часто тихонько ругалась себе под нос, а иногда и громко вслух, когда кто-нибудь что-нибудь опрокидывал, ронял и проливал. Вот участковая врач, например, тоже носила белый халат, но он всегда был чистый, даже какой-то сияющий, особенно когда она приходила на дом, распахивала пальто, и халат вспыхивал оттуда, как лампа дневного света. Он у неё не мялся даже под шубой, и даже если она сидела на стуле. За одно это участковую можно было уважать и даже хотеть сделаться во взрослой жизни похожей на неё. Все женщины, одетые в белое, были очень красивыми: и врачи, и невесты. Не говоря уже о фарфоровой балерине Наташе. После бабушкиного рассказа Аля видела во сне, как Наташа поднимается на кончиках пальцев своих точёных ножек, отталкивается и взлетает над сценой в белоснежном сиянии, но вдруг вокруг начинают падать черные и громкие бомбы, как в кино, сцена дрожит и всё вокруг рушится, и никто не может защитить хрупкую фарфоровую красоту. Аля просыпалась в слезах, пытаясь унять колотящееся в горле сердце, натягивала повыше одеяло и чувствовала себя очень трусливой и очень неряшливой. Такой, как она, точно не стать балериной. Балерины не едят конфет, ходят всегда с прямой спиной и гладко причёсанными волосами. Они не могут развалиться на диване, зевая во весь рот или ссутулиться, выпустив спереди валик живота. Нет, лучше уж быть капитаном, тогда можно просто взять и уплыть на своём корабле туда, где тебя никто не видит и можно делать всё, что хочется. Капитаном у них в группе никто не собирался становиться. Марина хотела стать врачом, а Оля невестой. Это было намного легче, чем быть балериной. На накрахмаленном халате участкового врача Аля насчитала семь пуговиц и поняла, что, возвращаясь домой, врач может снять его и поваляться перед телевизором с чашкой чая и коробкой конфет, которые мама подарила ей на восьмое марта. Невесты тоже не ходили постоянно в своих пышных белых нарядах. Аля догадывалась, что уже на следующий день после свадьбы они надевали что-то другое и спокойно доедали оставшийся после гостей торт, а платье хранили в шкафу на память, как мама. Врачом и невестой быть не так уж и сложно. Аля разглядывала свои колготки, слегка сползающие на попе, сложившиеся гармошками под коленкой и над ступней и рукава клетчатого платья, которые были уже немного короткими, но всё ещё широкими. Вот бы ей такую красивую форму, как у дяди Жени! С золотыми листочками, вышитыми на рукавах и воротнике! Какой бы она сразу стала красивой! Намного красивее, чем даже врач в белом халате или невеста в нарядном платье.