– А.
Матушка позволила себе расслабиться и откинулась в кресле. Ее омывали волны оперы, а она опять распахнула сознание…
Углы, стены, двери…
Замыкаясь, пространство превращается в независимую вселенную. И какие-то предметы остаются внутри, как в капкане.
Музыка неслась сквозь ее голову, а вместе с музыкой плыли голоса, обрывки событий, эхо давних воплей…
Матушка погрузилась глубже, туда, где уже не было сознания, во мрак, куда не достигает согревающее пламя камина…
И там был страх. Он заполонил это место, как огромное темное животное. Выглядывал из-за каждого угла. Прятался внутри стен. Таился в каждой тени. Этот ужас был древним, одним из самых древних; едва человечество научилось передвигаться на двух ногах, как тут же познало этот кошмар и снова упало на колени. Это был ужас перед непостоянством сущего, знание, что все когда-нибудь закончится, что прекрасный голос или удивительная фигура как пришли не по твоей воле, так и уйдут, и вам их не удержать. Это было не то, что искала матушка. Но возможно, это было море, в котором плакал объект ее поисков.
Она погрузилась еще глубже.
Вот оно. Ревет в ночном мраке, как глубокое холодное течение.
Приблизившись, она поняла, что существо не одно, – их двое, они обкрутили друг друга… Она потянулась ближе…
Вероломство. Ложь. Обман. Убийство.
– Нет!
Она сморгнула.
Все глаза были устремлены на нее.
Нянюшка дергала ее за платье.
– Сядь, Эсме! Ну садись же!
Матушка оглядывалась по сторонам, ничего не понимая. Люстра безмятежно нависала над заполненным зрителями партером.
– Они избили его!
– О чем ты, Эсме?
– И бросили в реку!
– Эсме!
– Ш-ш-ш!
– Госпожа, сядьте немедленно!
– …А сейчас ваш воротник принялся за нугу!
Схватив свою шляпу, матушка по-крабьи полезла вдоль ряда кресел, по пути сокрушая толстыми подметками своих ланкрских башмаков лучшие образчики анк-морпоркской обуви.
Нянюшка неохотно уселась обратно на место. Последняя песенка ей очень даже понравилась, и она бы с удовольствием похлопала. Но в ее паре ладош не было нужды. Как только затихла последняя нота, публика буквально взорвалась аплодисментами.
Нянюшка Ягг взглянула на сцену, кое-что подметила и улыбнулась.
– Неплохо, а?
– Гита!
Она вздохнула.
– Уже иду, Эсме. Звиняйте. Звиняйте. Пршу прщения. Звиняйте…
Матушка Ветровоск уже была в обитом красным плюшем коридоре. Она стояла, уткнувшись лбом в стену.
– Это очень опасно, Гита, – пробормотала она. – Все так запутано. Вряд ли я смогу что-то исправить. Бедная душа…
Вдруг матушка выпрямилась.
– А ну-ка, Гита, посмотри на меня.
Гита послушно уставилась на нее широко раскрытыми глазами и лишь слегка поморщилась, когда в ее сознание проскользнул обрывок видений матушки Ветровоск.
Матушка решительно надела шляпу и запихала под поля седые космы. Затем она вытащила, одну за другой, восемь шпилек и тут же воткнула их обратно на место. Все это она проделала, нахмурив брови и с той же сосредоточенной решимостью, с какой наемник проверяет перед боем состояние своего оружия.
– Вот теперь все в порядке, – сказала она наконец.
Нянюшка Ягг расслабилась.
– Не то чтобы я с тобой не согласна, Эсме, – сказала она, – но было бы неплохо, если бы ты воспользовалась зеркалом.
– Вот еще, деньги на всякую ерунду тратить… – буркнула матушка.
И после этого, уже во всеоружии, она решительно зашагала по коридору.
– А честно говоря, ты молодец. Приятно было наблюдать, как ты сохранила спокойствие, когда тот нахал потребовал, чтобы ты сняла шляпу, – проговорила нянюшка, слегка задыхаясь и едва поспевая за своей подругой.