Волосы у него были прочерчены синими, красными, зелеными линиями, и эти линии выходили за ограничивающий нас круг, тянулись к стражам за его пределами. В глазах у Аблойка вспыхивали искры всех трех цветов, и его магия как будто усиливалась. Он сам будто становился этой магией и переставал быть Аблойком. Наверное, если он не поостережется, он весь превратится в линии силы, уходящие во тьму.
– Земля и небо ведут очень старый танец, Мередит, – сказал Аблойк. – Не бойся силы. Она ждала тебя слишком долго, чтобы теперь тебя потерять.
Я прошептала хрипло:
– Посмотри на него!
– Да, – сказал Аблойк, – да, он – нарождающаяся гроза.
– Я смертная!
Мне показалось, он улыбнулся, но мне плохо было видно его лицо – хоть он и сидел всего в паре футов от меня.
– Здесь и сейчас ты Богиня, ты земля, что ждет удара небес. Разве может здесь оказаться просто смертная?
В этот миг Мистраль решил напомнить мне о себе. Тело его легло мне на спину теплым тяжелым грузом. Я держала почти полный его вес, потому что руки Мистраля легко ласкали мне груди и живот. Он вошел в меня, но, как и в первый раз, он не двигался. Он нагнулся ближе к моему лицу и прошептал:
– Слишком давно это было. Я долго не продержусь, если ты будешь так извиваться.
Я повернула голову: его лицо оказалось так близко, что сверкнувшая в его глазах молния на миг меня ослепила. Я зажмурилась и долго еще видела с закрытыми глазами черные и белые вспышки. Я проговорила, не открывая глаз:
– Я не могу с собой справиться.
Он вздохнул и не столько вдвинулся в меня глубже, сколько содрогнулся внутри меня. Я от этого тоже вздрогнула, и он застонал наполовину протестующе, наполовину от удовольствия.
По всему гроту раскатился гром, отражаясь от голых каменных стен, дробью огромного барабана пробежал по моей коже.
– Тише, Мередит, тише. Будешь двигаться – я не выдержу.
– Как мне не двигаться, когда ты внутри меня?
Тут он меня обнял и сказал:
– Как давно никто не реагировал на мое тело!
Он пошел внутрь, сперва медленно и осторожно, потом уверенней; он словно пытался нащупать путь все дальше в глубину, пока я не вскрикнула от боли.
Опять раскатился гром и налетел ветер. Пахло дождем и озоном, словно совсем рядом ударила молния – только молнии не было, кроме как в глазах Мистраля.
– Какую боль ты любишь? – спросил он, и в голосе его жил гром, как в голосе Дойла слышался иногда рык гончих.
Кажется, я знала, о чем он спрашивает. Я задумалась. Насколько сильную боль я люблю? Наверное, безопасней ответить честно. Я оглянулась на Мистраля через плечо, и все слова осторожности тут же вылетели у меня из головы. Он стал стихией. Тело сохранило еще свои очертания, сохранило плотность, но под привычной плотностью клубились тучи и облака – черные, серые и белые. В глазах у него снова блеснула молния, и теперь она пронзила все его тело – ярчайший зигзаг, наполнивший мир металлическим запахом озона. Но меня она не ударила, как непременно было бы с настоящей молнией. Только слепящий танец света.
Глаза Мистраля сияли, освещенные непрестанными разрядами яркого белого света. Примерно каждый третий разряд проносился вниз по его телу и расцвечивал кожу. Волосы выбились из хвоста на затылке, и серый плащ волос развевался под ветром его силы, похожий на мягкое серое одеяло, забытое на веревке перед надвигающейся грозой.
Сколько бы раз я ни занималась любовью с воинами-сидхе, с созданиями волшебной страны, вид их в такие моменты лишал меня дара речи. Я навидалась чудес, но ничего подобного Мистралю еще не видела.
Он повторил вопрос:
– Какую боль ты любишь?!
Но сверкнула молния, свет наполнил рот Мистраля и вырвался наружу вместе со словами.