Купальник? верещу я, и мои щеки вспыхивают, когда до меня доходит, о каком купальнике он толкует. О том малюсеньком, крошечном бикини. Хезер купила его на распродаже в местном магазине для сёрфингистов и на спор предложила мне надеть его. В других обстоятельствах я бы не рискнула этого сделать, но она обвинила меня в том, что я косная, что я застряла в своей зоне комфорта и что я трусиха.
Помнишь, лиловый со стрингами? Он был очень Он рисует в воздухе два крохотных треугольника. Геометричным.
Он дразнит меня, и я это понимаю, но в его глазах виден не только смех. В них есть что-то темное, что-то опасное, в их глубинах таится едва различимая страсть.
Я облизываю внезапно пересохшие губы и с трудом выдавливаю из себя слова, несмотря на ком в горле:
Я в самом деле рассказала тебе все, да?
Он поднимает бровь.
Как я вообще могу знать ответ на этот вопрос?
Он прав, но я зашла уже слишком далеко, чтобы это признать.
Если ты видел тот купальник, то ты видел и
Больше он ничего не говорит и уж точно не спешит удовлетворить мое любопытство. Не знаю, что это: одолжение или просто еще один способ помучить меня. Потому что теперь в его глазах уже явно читается пыл, и у меня вдруг возникает такое чувство, будто моя кровь одновременно и стынет и кипит. Я не знаю, что мне делать, что говорить возможно, на несколько секунд я даже забываю дышать, но затем Хадсон моргает, и страсть гаснет в его глазах так же быстро, как вспыхнула. Так быстро, что я начинаю сомневаться может, мне это только померещилось?
Особенно когда он самодовольно улыбается и говорит:
Не беспокойся, Грейс. Я уверен, что у тебя еще осталось множество секретов.
А вот я не так уж в этом уверена. Я заставляю себя изобразить на лице самодовольную ухмылку. Что весьма хреново, поскольку, насколько я помню, я никогда не видела тебя ни в чем, кроме этих твоих тряпок от «Армани», с помощью которых ты защищаешь себя. Я небрежно машу рукой, показывая на его рубашку и брюки.
Он опускает взгляд, смотрит на себя и спрашивает:
А что, по-твоему, не так с моей одеждой?
Да нет, все так, отвечаю я, и так оно и есть, потому что никто никто от слова совсем не выглядит в брюках от «Армани» более сексуально, чем этот вампир, стоящий передо мной. Правда, ему я этого не скажу. Он и так слишком много о себе воображает. К тому же признать это было бы равносильно тому, чтобы сделать поворот куда-то, куда я, быть может, и не хочу, невзирая ни на какие узы сопряжения.
Его глаза грозно щурятся.
Знаешь, ты можешь говорить это сколько угодно, но выражение на твоем лице говорит о чем-то совсем, совсем другом.
Да ну? Теперь уже я поднимаю бровь, подавшись к нему немного ближе. О чем именно оно говорит?
Поначалу мне кажется, что он не ответит. Но затем я вижу, как что-то внутри него меняется. Вижу, как что-то в нем растворяется, пока осторожность, которой он, как щитом, заслонялся все последние недели, не уступает место такому безрассудству, которого я от него не ожидала.
Оно говорит, что что бы ни происходило между нами те четыре месяца, это не имеет значения. Оно говорит, что ты всегда будешь хотеть Джексона. Оно говорит Он замолкает и подается вперед, пока наши лица не оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга и мое сердце не начинает биться, как обезумевшая птица. Что ты не успокоишься, пока не разорвешь узы нашего сопряжения.
Глава 13. Асоциальный инфлюенсер
А ты этого хочешь? шепчу я, слыша, как в моих ушах шумит кровь. Ты хочешь их разорвать?
Он опять откидывается на спинку своего стула и спрашивает:
А это сделало бы тебя счастливой?
Его вопрос пробуждает что-то в моей душе, что-то такое, с чем я не готова встретиться лицом к лицу, и я прибегаю к злости, которая в моих отношениях с ним всегда упрощала дело.
Как я могу быть счастливой, если ты даже не делаешь вид, будто ты говоришь мне правду?
Я всегда говорю тебе правду, огрызается он. Просто ты обычно бываешь слишком упряма, чтобы верить в нее.
Это я-то упряма? говорю я, не веря своим ушам. Я? Это же ты не желаешь дать мне прямой ответ.
Я дал тебе достаточно ответов. Просто они тебе не нравятся.
Ты прав. Они мне не нравятся, потому что они уклончивы. Я задала тебе простой вопрос, а ты не можешь даже
В том вопросе, который ты мне сейчас задала, нет ничего простого, и, если бы ты так упорно не прятала голову в песок, ты бы это понимала. В глубине его глаз пылает гнев, и на этот раз, когда он обнажает клыки, это по-настоящему страшно. Страшно не потому, что я его боюсь мне никогда в голову бы не пришло, что он может обидеть меня, а потому, что теперь я понимаю, как неопределенность, нависшая над узами нашего сопряжения, действует на него.
К тому же его слова слишком близки к истине, и моя злость проходит. Но не потому, что я не права насчет его ухода от ответа, поскольку я права. А потому, что в чем-то прав и он. А это значит, что правда, видимо, находится где-то посередине.
И потому, что я это понимаю, я делаю глубокий вдох и медленный выдох.
И крепко сжимаю его руку.
И шепчу:
Ты прав.
Его напряженные плечи расслабляются, и его ярость уходит так же легко, как и моя. Он тоже сжимает мою руку, и его пальцы переплетаются с моими, хотя лицо его остается все таким же настороженным.
Почему мне кажется, что ты пытаешься усыпить меня, внушить мне ложное чувство безопасности?
Я уныло смотрю на него.
Наверное, потому же, почему мне все время кажется, что ты пытаешься водить меня за нос.
И почему же?
Часть меня не хочет отвечать на этот вопрос, но это та самая часть, которая сожалеет, что я вообще завела этот разговор. Однако именно я его завела, и именно я обвинила Хадсона в том, что он не честен со мной. А раз так, то мне нужно исправить дело, несмотря на то, что, сказав ему правду, я поставлю себя в чертовски неловкое положение.
Я боюсь, наконец-то признаю я, глядя на что угодно, только не на его красивое лицо.
Боишься? В его голосе звучит потрясение. Ты боишься меня?
Да, тебя! Я смотрю ему в глаза. Кого же еще? И Джексона. Меня пугает вся эта ситуация. Как же может быть иначе? Это хаос, и как бы все это ни повернулось, кто-то обязательно пострадает.
Грейс, неужели ты не видишь, что именно этого я и пытаюсь избежать? Он качает головой. Я не хочу причинить тебе боль.
Вот и не причиняй. Просто будь со мной честен, и я тоже буду честна с тобой.
Честность это еще не гарантия того, что ты не пострадаешь, тихо говорит он.
И тут меня осеняет. Хадсон пребывает в таком же смятении, как и я.
В таком же смятении, как и Джексон.
Не понимаю, почему это не дошло до меня раньше. Вероятно, потому, что он всегда кажется таким уверенным в своих силах, в своей способности контролировать процесс, неизменно знающим, что надо делать в любой ситуации.
Правда, нынешняя ситуация отличается от всех других, о такой ситуации никто из тех, кого я знаю, не слышал никогда. Мне начинает надоедать вечно выступать в роли подопытного кролика, с которым что-то происходит впервые.
Я стала первым человеком, поступившим в Кэтмир.
Я первая горгулья, родившаяся за последнюю тысячу лет.
Я первая, кто за многие и многие века сумел отвоевать себе место в Круге.
И первая, чьи узы сопряжения были разорваны и почти сразу же заменены другими.
В романах, написанных в жанре фэнтези, обретение человеком своей пары всегда подается как нечто чудесное, но думаю, авторы, пишущие о таких вещах, не бывали ни с кем сопряжены. Иначе они бы знали, как вся эта ситуация напрягает, пугает и подавляет.
Они бы знали, что не существует волшебной палочки, с помощью которой можно было бы заставить такие отношения работать. Или придать им легкость и непринужденность. Или хотя бы сделать их такими, какими ты хочешь их видеть.
Часть меня хочет сбежать, хочет сделать то, в чем меня обвинял Хадсон, то есть спрятать голову в песок, пока вся эта ситуация не рассосется сама собой или не перестанет иметь значение.