О Николае Вильгельм постоянно высказывается как о слабом и жалком человеке, почти в полном согласии с той характеристикой его венценосного племянника, какую дает ему Витте.
Однако напрасно Вильгельм полагает, будто бы сыграл такую значительную роль в японской войне. На самом деле Николай шел на эту преступную авантюру под влиянием своих любимцев, совершенно того же типа, какие окружали Вильгельма и характеристику которых мы видели в письме его матери.
Посмотрите, как рисуется в мемуарах постоянное недоброжелательство в отношениях Вильгельма к его министрам. Совершенно то же самое было и у Николая. В этом отношении они два сапога пара. Куропаткин, в своем недавно напечатанном в «Красном Архиве» дневнике, говорит о царе всегда в исключительно почтительных выражениях. Тем не менее он констатирует это безобразное недоверие царя к министрам. Передавая слова Витте, что Николай постоянно против кого-нибудь интригует, привлекая в свои помощники разных Холоповых, Мещерских, Безобразовых, без лести преданный Куропаткин сам говорит: «Я говорил Витте, что у нашего государя грандиозные в голове планы: взять Для России Манчжурию, идти к присоединению Кореи, мечтает под свою державу взять и Тибет, хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы, что мы, министры, задерживаем государя в осуществлении его мечтаний, все разочаровываем его, а он все же думает, что прав, что лучше нас понимает вопросы славы и пользы России. Поэтому каждый Безобразов, который поет в унисон, кажется государю более правильно понимающим его замыслы, чем мы, министры, поэтому государь и хитрит с нами».
Вот этот-то Безобразов, о котором даже Куропаткин говорит, что Хлестаков перед ним щенок по части самозванщины, в гораздо большей мере повлиял на слабую голову Николая, чем Вильгельм.
Но какое, тем не менее, сходство!
Ну, конечно, Вильгельм пожимал плечами и смеялся по поводу попытки слабоумного Николая вести грандиозную мировую политику, но далеко ли он от Николая ушел? Помните хотя бы некоторый им же рассказанный инцидент с «Дейли Телеграф», когда вся Германия пришла в волнение от наделанных им глупостей, как он от этого «морально тяжело страдал». Возьмите эту написанную им же сцену: «По моем возвращении ко мне явился канцлер и, прочитав лекцию о моих политических прегрешениях, потребовал подписания мною официального заявления, которое было затем напечатано. Я подписал это заявление так же молча; как молча терпел нападки прессы на меня и на корону. Канцлер своим поведением нанес тяжелый удар нашей искренней дружбе». Настоящий провинившийся школьник. А ведь этот человек считал для себя возможным рассказать английскому правительству о тайном предложении, якобы сделанном ему Россией, напасть на англичан во время бурской войны, или разбалтывает о таком же тайном предложении, сделанном английским правительством через Чемберлена, вступить в союз с Англией для разгрома России.
Правда, на скользкой почве этой подлой дипломатии хоть у кого голова закружится. Но Вильгельм воображал, что плавает, как рыба в воде, в этой атмосфере, а на самом деле делал один промах за другим.
Для того чтобы окончательно дорисовать кистью иного, чем сам Вильгельм, художника об отношениях его к самому известному нам двору, разрушенному нами двору Романовых, я приведу несколько эпизодов из болтливых, но осведомленных статей Шелкинга в 3-м номере журнала «Историк и современник», издающегося в Берлине.
Это настоящая комедия. В главе четвертой «Внешняя политика императора Николая II» мы читаем: «Первое свидание монархов (Николая и Вильгельма) состоялось в Бреславле в 96 году и окончилось полной неудачей (прочтите в мемуарах Вильгельма описание этого), покачивая головой, заявляет Шелкинг. На параде в Бреславле государь появился в прусском мундире полка своего имени с лентой прусского ордена Черного орла. Вильгельм, согласно обычаю, тоже был в прусском мундире, но не счел нужным возложить на себя ленту Святого Андрея. К тому же, при въезде войск он постоянно пришпоривал свою лошадь, стараясь быть впереди своего гостя. Государь, заметив эту игру, стал ему подражать, и в конце концов оба императора чуть ли не рысью закончили объезд. Врожденная антипатия царя к своему германскому соседу, внушенная ему матерью и женой, после такого приема еще более усилилась».
Или такой эпизод из игры этих двух идиотиков: «После обеда во дворце в честь великого князя Николая Михайловича Вильгельм отозвал в сторону управляющего посольством графа Палена и, возбужденно разговаривая с ним, кончил так: Ника становится буквально невозможным. Он курит папиросы и целыми днями играет в Дармштадте в теннис. Нельзя же так управлять государством!». Пален сейчас же передал свою беседу с Вильгельмом министру иностранных дел Муравьеву, который обо всем доложил царю, за что граф Пален впал в немилость. Или, например, во время пребывания царя в Потсдаме. «Наш государь был в самом мрачном настроении духа. Я стоял позади нашего посла и слышал, как он сказал ему: Какая дерзость отправить императрицу на станцию с какой-то Брокдорфшей!». Почтенный автор этих ценных воспоминаний делает от себя такое совершенно справедливое замечание: «Все вышеизложенное может показаться на первый взгляд крайне маловажным и не могущим отразиться в отношении государственных интересов. Так оно по справедливости должно было бы быть, но на самом же деле подобные незначительные инциденты оказывали несомненное влияние на ход внешней политики, тем более что стоявшие во главе ее граф Муравьев и Бюлов более озабочены были сохранением своих портфелей, чем государственной пользой».
Скучно следить за всеми изображенными Вильгельмом дипломатическими и иными его выходами и фокусами. Еще более убого, конечно, то, что говорит он о внутренней прусской политике, вся эта самохарактеристика в качестве холодного огня «прогрессивного консерватора».
Еще менее думаю я останавливаться на каком-нибудь опровержении того изображения, которое дает Вильгельм возникновению и ходу войны. Меня интересовало только представить читателю несколько характерных штрихов, окончательно дающих нам портрет этого несносно пустого, чванного и мелкого деспота, переоценивающего себя и старающегося даже сейчас щеголять в павлиньих перьях.
Положение Германии, свержение династии, ведь вы хорошо знаете, кто в этом виноват? В войне виновата Антанта, а из своих Бетман-Гольвег, в поражении виноват принц Макс Баденский, изменнически ведший себя по отношению к Вильгельму (между прочим, все эти утверждения Вильгельма уже опровергаются). И еще виноваты в этом агитаторы и социал-демократы. Почему Вильгельм так не героически сошел с престола, почему он не сопротивлялся, не сделал контрпереворота? чуть не 20 аргументов приводятся к тому, что этого сделать было нельзя, что это было антипатриотично. Почему он убоялся суда Антанты, не разыграл колоссального мученика? и тут масса аргументов. В заключение Вильгельм удалился в некое Сан-Суси и оттуда заявляет теперь, что он невыносимо страдает.
Вы видели, может быть, читатели, его недавний портрет. Этот господин преспокойно женился на женщине моложе себя и имеет вид хорошо упитанного рантье, отдыхающего от трудов по приобретении соответствующего количества процентных бумаг.
Есть в дневнике Куропаткина одно замечательно яркое место он пишет: «я сегодня был принят государыней императрицей Марией Федоровной в Гатчине очень вежливо. Много расспрашивала, но прежней сердечности нет. Расспрашивала про Ливадию, про болгарские и македонские дела, говорила про правительственные циркуляры. Подняла свой кулачок и сказала: Вот это надобно показать туркам!».