А вокруг скамьи народ собрался: старушки с корзинками, любопытные школьники, собаки какие-то сочувственно обнюхивали Нинины коленки. И все сразу говорят, лают, дают советы. Кто-то сунул Нине в руку банан. До бананов ли ей, когда она потеряла место своего жительства!..
* * *
И вдруг на всю улицу грохот. Из-за угла выкатил огромный жёлтый фургон, серые кони, на козлах толстый француз в синем колпачке, какие школьники носят.[8]
Нина всмотрелась и со всех ног бросилась к лошадям: едва полицейский успел её за юбочку назад отдёрнуть.
Фургон, фургон!.. Тот самый фургон, который утром против нашего отеля стоял!
Полицейский поднял руку. Сытые серые кони, похожие на слонов, попятились назад и остановились. Весёлый кучер, конечно, всё знал: и название Нининой улицы, и название отеля
Французы, улыбаясь, оборачивались. В самом деле смешно: огромный широкоплечий полицейский еле поспевает за маленькой пятилетней девочкой, которая его за руку вперёд тащит. Точно не он её, а она его ведёт.
Вы зайдёте к нам, господин полковник? Пожалуйста, зайдите, мама и бабушка напишут вам по-французски мою фамилию И потом у нас есть вишнёвка Вы не знаете, что такое вишнёвка? О, это очень-очень вкусно! Только, пожалуйста, не говорите, что я так громко плакала, и что вокруг собрался весь Париж, и что вы хотели отвести меня в комиссариат
Хорошо, мадемуазель Нина Только прошу вас, не называйте меня полковником и не бегите так скоро, а то вы оторвёте мне руку.
Клавдия Лукашевич
Получка
I
Маменька! Тебе шибко неможется? с тревогой в голосе спросила маленькая девочка.
Ох Да Всю голову разломило, тело горит, самоё так и трясёт Руки и ноги ноют!.. ответил слабый голос.
В углу на сундуке лежала женщина, около неё стояла маленькая девочка, трёпаная, в рваном платьишке. Сейчас было видно, что мать её больна: некому было даже белокурую головёнку пригладить. Комната, где они находились, была в подвальном этаже. Тёмная, сырая, холодная, с затхлым воздухом, она напоминала хлев. Во всех углах её шевелились люди; в одном углу кто-то храпел, в другом сидели две старухи и тихо переговаривались, в третьем шла перебранка: кто-то кого-то бранил. Один голос был грубый, хриплый, другой визгливый. Это спорили хозяйка и жиличка.
Из чего я буду печь-то топить, коли вы никто денег не платите! Ну и мёрзните! Поделом вам! Вон Марфа обещала сегодня за угол отдать, а сама заболела Вот и пиши пропало! Пропьёт её муженёк получку-то! Опять денег не отдадут. Разве мне легко с такой нищетой!
Больная зашевелилась, застонала и прерывающимся голосом проговорила:
Да уж, плохо Разве я рада, хозяйка Бог, видно, наказал!
Маменька!.. А, мама, тебе шибко неможется? опять спросила девочка и погладила по лицу мать.
Отстань! Чего привязалась! Неможется, конечно Чего тут спрашивать? сердито ответила больная.
Девочка притихла и всплакнула.
Жиличка-то ещё пуще болеет оттого, что о муже беспокоится, сказала вполголоса одна старуха другой.
Что и говорить! Была бы здорова, встретила бы его и привела бы И получка была бы цела, и хозяйке бы денежки отдали, и неделю сыты были бы! прошептала другая старушка.
Девочка тревожно посмотрела на старух и на мать. Она слышала, что те говорили.
Анютка, ты чего глазёнки-то на нас уставила? Поди сюда, милушка, сказала одна из старух, улыбнулась и поманила девочку к себе.
Я так ничего, ответила та, но не пошла.
Мать её опять заворочалась, застонала Девочка привстала на цыпочки и заглянула в лицо матери, с её губ готов был сорваться обычный вопрос, но она удержалась. Мать затихла и, видимо, задремала.
Хозяйка опять заспорила с кем-то, требуя денег.
Тётенька, маменька заснула, кажется, робко проговорила девочка, подбегая к полной женщине с красным носом, стоявшей у печки, дёрнув её за рукав, взглядом умоляя не шуметь.
Прочь пошла! Что мне твоя маменька! крикнула хозяйка. Что вы мне, деньги, что ли, платите?! Твой батюшка опять пропьёт получку-то. А я сиди на бобах! Разве мне легко такую голь содержать?..
Девочка, как котёнок, шмыгнула в свой угол. Там она присела на пол и завозилась, выбирая из корзины какое-то тряпьё, спешно закутывая ноги, обматывая голову
Бабушка, дайте мне ваши башмаки надеть, шёпотом попросила Анюта, подходя к той старухе, которая её раньше манила.
У меня только один, а другой совсем пропал, оба нельзя надеть, Анюточка Бери один. Да ты куда собираешься-то? ласково спросила старушка.
Так уклончиво отвечала девочка и прибавила: Другой у меня есть: это мамина валенка! Она показывала огромную стоптанную валенку.
Да ты куда собираешься? спросили обе старухи в один голос. Уж не за отцом ли? Так смотри: на улице холодно Замёрзнешь И отец тебя приколотит Не послушает он тебя Сиди-ка дома. Чего там
Но девочка не послушала старух и усердно одевалась, накутывая всё, что могла достать.
Ей было на вид лет шесть-семь; по росту это был крошечный ребёнок, а по взглядам, по уверенным движениям уже взрослый человек, немало видевший на своём веку горя и забот.
И тяжёлое же житьё нашей Анютке. Не видит она красных дней: мать хворая, отец выпивает, сказала одна из старушек, покачав головой. Да, у господ-то такое дитя берегут, нежат А у нас, в бедности, сама всё делает, да слава богу, если хлеб каждый день ест.
Шустрая девчоночка Умная. Она бы в хорошей-то жизни что цветочек бы цвела, а тут хиреет, подтвердила дугая старушка.
А та, о которой шла речь, быстро шмыгнула за дверь и, в башмаке на одной ноге, в валенке на другой, зашагала по тёмной улице, гулко шлёпая обувью, которая, казалось, была гораздо больше ребёнка.
II
Анюта не шла, а как будто летела. Было холодно, темно; резкий ветер дул ей в лицо. Но девочка бесстрашно и храбро шагала по тёмным, безлюдным улицам. Дорога была ей знакома: они с матерью не раз хаживали по ней. Вот уже она прошла знакомую лавку, завернула за угол, прошла мимо рынка, мимо длинных заборов.
Вдали в темноте вырисовывалось огромное здание с тремя длинными трубами; из труб валил дым и красиво вылетали искры; во всех окнах мелькали огоньки. Красиво, грандиозно выделялось это здание на тёмном фоне неба. Это была фабрика, где работал отец девочки. Там слышалось какое-то пыхтенье, шипенье и гул.
Вдруг в воздухе раздался резкий, пронзительный свисток. Анюта вздрогнула, запахнула кофту и прибавила шагу. В её встревоженной головёнке мелькали мысли: «Сейчас рабочие кончили работу Получают недельную получку Пойдёт ли отец домой или выбранит её, прогонит, скажет: Не суйся не в своё дело? Пожалуй, ещё и приколотит». Маленькое сердце девочки билось и трепетало, как птичка в клетке. Вся она дрожала и замирала от холода, страха и ожидания. Ветер становился резче.
ПО РОСТУ ЭТО БЫЛ КРОШЕЧНЫЙ РЕБЁНОК, А ПО ВЗГЛЯДАМ УЖЕ ВЗРОСЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
Доро´гой ей стали попадаться женщины с детьми на руках и без детей. «Тоже за мужиками идут», подумала Анюта.
Когда она вышла из переулка, глазам её представилась площадь и огромное фабричное здание. У ворот толпился народ. Это были большей частью женщины. У всех у них были грустные, тревожные лица; некоторые были с маленькими ребятами. На Анюту никто не обращал внимания. Конечно, думали, что она с матерью.
Из фабричных дверей стали выходить рабочие. И много тяжёлых, грустных сцен разыгралось тут. Женщины отнимали получку, просили вернуться домой; слышались слёзы и ссоры.
Анюта со страхом вглядывалась в толпу рабочих и даже приподымалась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть. Сердце её прыгало и колотилось с болью: «Нет, не послушает её отец. Он даже и мать-то не всегда слушает»
Вдруг она услышала знакомый голос говорил отец. Он шёл с товарищами. Быстрыми шагами направились они в противоположную сторону от их дома. Девочка даже руки прижала к груди; она хотела двинуться за отцом, но ей казалось, что ноги приросли к земле, и тяжёлый башмак и валенка давили, тянули, не давали сделать шага.