Забавно, как иногда вылетают из головы правила! Розалин не полагалось заходить сюда. Каждый раз, когда кто-то пускал слух, что группа негров собирается помолиться с нами воскресным утром, священники вставали на церковном крыльце, взявшись за руки, чтобы не пустить их. Мы любим их во Господе нашем, говорил брат Джеральд, но у них есть собственные молитвенные дома.
У меня сегодня день рождения, сказала я, надеясь направить его мысли в другую сторону.
Правда? Что ж, поздравляю тебя с днем рождения, Лили. И сколько тебе стукнуло?
Четырнадцать.
Спроси его, можно ли нам получить тебе в подарок парочку этих вееров, подначила меня Розалин.
Он издал тоненький звук что-то вроде смешка.
Ну, если мы начнем раздавать веера всем желающим, то в церкви ни одного не останется.
Она просто пошутила, заверила я и поднялась со скамьи.
Он улыбнулся, удовлетворенный моим ответом, и проводил меня до самой двери, а Розалин чуть замешкалась позади.
Небо на улице побелело от облаков, и нестерпимое сияние разливалось по всем поверхностям, отчего у меня в глазах заплясали мушки. Когда мы пересекли дворик дома священника и снова вышли на шоссе, Розалин вынула из-за пазухи два церковных веера и, изображая меня, глядящую снизу вверх с невинным выражением, передразнила:
«О, брат Джеральд, она просто пошутила»!
Мы вошли в Сильван с его худшей стороны. Старые дома, возведенные на фундаменте из шлакоблока. Вентиляторы, вставленные в форточки. Немощеные дворы с голой землей. Женщины в розовых бигуди. Собаки без ошейника.
Пройдя пару кварталов, мы приблизились к бензоколонке на углу Вест-Маркет и Парк-стрит, общепризнанному месту сборищ мужчин, у которых было слишком много свободного времени.
Я заметила, что ни одна машина сегодня не заправлялась. Трое мужчин сидели на стульях у гаража, положив на колени лист фанеры. Они играли в карты.
Крой давай, сказал один из них, и сдающий, в бейсболке с эмблемой магазина «Семена и корма», хлопнул перед собой картой. Потом поднял голову и увидел нас меня и Розалин, которая обмахивалась и шаркала ногами, покачиваясь при ходьбе из стороны в сторону.
Эй, поглядите-ка, кто к нам идет! воскликнул он. Ты куда это собралась, черномазая?
Вдалеке трещали праздничные петарды.
Не останавливайся, прошептала я. Не обращай внимания.
Но Розалин, у которой оказалось меньше благоразумия, чем я надеялась, промолвила тем же тоном, каким объясняла бы какой-нибудь трудный вопрос детсадовцу:
Я иду зарегистрировать свое имя, чтобы голосовать, вот куда я иду!
Давай, пошли скорее, поторопила ее я, но она даже не подумала ускорить шаг.
Мужчина, сидевший рядом со сдающим, у которого волосы были зализаны к затылку, отложил карты и глумливо сказал:
Не, вы слышали, а? У нас тут образцовая гражданочка!
Я слышала неторопливую песню ветра, тихо плывшую по улице за нашими спинами вдоль водосточной канавы. Мы продолжали идти, а мужчины отставили свой импровизированный карточный стол и выступили прямо на край тротуара, поджидая нас, словно были зрителями на параде, а мы его главной платформой.
Слышьте, вы когда-нибудь видели такую черную черномазую? спросил сдающий.
А мужчина с зализанными волосами сказал:
Не-а, и такую здоровенную тоже никогда не видел.
Естественно, третий должен был что-то добавить, и тогда он пригляделся к Розалин, невозмутимо шагавшей вперед, держа в руках веер с нарисованной белой леди, и спросил:
Где ты взяла этот веер, черномазая?
Из церкви свистнула, ляпнула она. Ничтоже сумняшеся.
Как-то раз я вместе со своей церковной группой сплавлялась на плоту по реке Чаттуга и теперь вновь испытала это ощущение когда тебя несет течением, вихрем событий, которые невозможно повернуть вспять.
Поравнявшись с мужчинами, Розалин подняла свою плевательницу, уже заполненную черной слюной, и спокойно опорожнила ее прямо на носки их ботинок, описывая рукой плавные петельки, словно тренируясь, выводила свое имя Розалин Дейз.
Пару секунд они просто смотрели на черную жижу, стекавшую с их ботинок, густую, как машинное масло, лупали глазами, пытаясь осмыслить происходящее. Когда они подняли головы, я увидела, что замешательство сменилось на их лицах гневом, а потом и неприкрытой яростью. Они бросились на нее, и все завертелось вихрем. Розалин хватали за руки, она молотила кулаками во все стороны, размахивая повисшими на ней мужчинами, точно дамскими сумочками, а те вопили, требуя, чтобы она извинилась и отчистила их обувь.
Оттирай давай! слышала я снова и снова только эти слова. И еще птичьи крики над головой, острые, как иголки, осыпавшиеся с нижних ветвей сосен, источавшие запах хвои. И уже тогда я понимала, что всю жизнь буду содрогаться от этого запаха.
Вызывай полицию! крикнул сдающий мужчине, выглянувшему из здания бензоколонки.
К этому моменту Розалин уже лежала распростертая на земле, избитая, вцепившись пальцами в островки травы. Из раны у нее под глазом шла кровь, стекая дорожкой под подбородок, точно слезы.
Приехавший полицейский сказал, что мы должны сесть на заднее сиденье его машины.
Вы арестованы, сказал он Розалин. За нападение, кражу и нарушение спокойствия, а потом повернулся ко мне: Когда доберемся до участка, позвоню твоему папе, и пусть он сам с тобой разбирается.
Розалин забралась в машину, подвинулась на сиденье. Я последовала за ней, двигаясь, как она, садясь, как она.
Дверца закрылась. Так тихо, словно это просто воздух легонько вздохнул. В том-то и заключалась вся странность как такой тихий звук смог накрыть собой весь мир.
Глава вторая
Покинув прежнее гнездо, рой, как правило, пролетает всего несколько метров и останавливается. Пчелы-разведчики ищут подходящие места для основания новой колонии. Со временем одно такое место завоевывает предпочтение, и весь рой взвивается в воздух.
«Пчелы мира»
Полицейского, который вез нас в тюрьму, звали Эйвери Гастон, но заправщик бензоколонки называл его Ботинком. Загадочное прозвище, поскольку в его ботинках не было ничего примечательного, да и в ногах тоже, насколько я могла судить. Единственной бросавшейся в глаза чертой его внешности были уши совсем детские, похожие на вяленые абрикосы. Я разглядывала их с заднего сиденья и гадала, почему ему не дали прозвище, например, Ушастик.
Трое мужчин ехали вслед за нами в зеленом пикапе с ружейной стойкой в кузове. Каждые пару минут они буквально нависали над нашим бампером и сигналили клаксоном. Я всякий раз подскакивала на месте, и Розалин успокаивающе поглаживала меня по ноге. Перед «Вестерн-Авто» они затеяли новую игру: поравнялись с нами и начали что-то выкрикивать в окна, что именно разобрать мы не могли, поскольку стекла в машине были подняты. Людям, сидящим на заднем сиденье полицейской машины, не положены такие привилегии, как дверные ручки и стеклоподъемники. Так что нам повезло ехать в тюрьму в удушающей жаре, наблюдая, как губы мужчин двигаются, произнося вещи, которых мы не слышали, и были этому рады.
Розалин смотрела прямо перед собой и делала вид, что эти мужчины мелкие мошки, жужжащие у москитной сетки кухонной двери. Вот только я чувствовала, как дрожат ее ноги, превращая все заднее сиденье в виброкушетку.
Мистер Гастон, позвала я, эти люди ведь не с нами едут?
В зеркальце заднего вида мелькнула его улыбка:
Трудно сказать, что могут сделать мужчины, которых настолько допекли.
Незадолго до Мейн-стрит это развлечение им наскучило, они прибавили газу и уехали вперед. Мне вздохнулось легче, но, когда мы остановились на пустой парковке за полицейским участком, они уже поджидали нас на заднем крыльце. Тот, что сдавал карты, похлопывал по ладони ручным фонариком. Двое других держали в руках церковные веера, помахивая ими.