Я подумала о ней следующим утром, когда проснулась у ручья на ложе из плетей кудзу. По воде плыла баржа из плотного тумана, и радужно-голубые стрекозы метались туда-сюда, словно сшивая воздух стежками. Это было такое славное зрелище, что я на миг позабыла о тяжелом чувстве, которое носила в себе с тех пор, как Ти-Рэй рассказал мне о моей матери. Я словно оказалась у Уолденского пруда. Первый день моей новой жизни, сказала я себе. Вот что это такое.
Розалин спала с открытым ртом, и с ее нижней губы тянулась длинная ниточка слюны. По движениям ее глаз под веками я поняла, что она смотрит на тот серебряный экран, на котором появляются и пропадают сны. Ее опухшее лицо сегодня выглядело получше, но при свете дня я заметила еще и фиолетовые синяки на ее руках и ногах. Ни у одной из нас часов не было, но, судя по солнцу, мы проспали бо́льшую часть утра.
Розалин будить не хотелось, и тогда я вытащила из вещмешка деревянный образок Мадонны и приставила его к стволу дерева, чтобы как следует рассмотреть. Божья коровка заползла на изображение и уселась на щеке Богоматери, превратившись в прекраснейшую родинку. Мне стало интересно, принадлежала ли Мария к числу любительниц природы, предпочитала ли деревья и насекомых церковному нимбу, надетому на нее.
Я снова легла и попыталась придумать историю о том, почему у моей матери оказалась иконка с чернокожей Марией. Ничего не получилось вероятно, потому что я ничего не знала о Марии, которой в нашей церкви никогда не уделяли большого внимания. По словам брата Джеральда, ад не что иное, как костер для католиков. В Сильване католиков не водилось совсем одни баптисты и методисты, но у нас были инструкции на случай, если мы встретимся с ними где-нибудь в странствиях. Мы должны были предлагать им пятичастный план спасения, а уж их дело было, соглашаться или нет. В церкви нам раздавали пластиковые перчатки, и на каждом пальце был написан свой этап. Начинать надо было с мизинца и двигаться к большому. Некоторые женщины носили свои «перчатки спасения» в сумочках на случай неожиданной встречи с каким-нибудь католиком.
Единственная история о Марии, которая у нас упоминалась, это история о свадьбе: когда она убедила сына, практически вопреки его воле, сотворить вино из обычной воды. Для меня эта история явилась потрясением, поскольку в нашей церкви вино не одобряли, да и если уж на то пошло, не считали, что у женщин должно быть право голоса в таких вопросах. Единственное, что я сумела предположить, это что моя мать как-то где-то общалась с католиками, и, должна сказать, это предположение вызвало у меня тайный трепет.
Я сунула картинку в карман, а Розалин все спала, выдувая воздух сквозь дрожащие губы. Я решила, что она может так проспать и до завтра, поэтому стала трясти ее за руку и не сдавалась, пока она не приоткрыла глаза.
Господи, затекло-то как все! простонала она. Такое ощущение, будто меня палкой избили.
Тебя и вправду избили, помнишь?
Но не палкой, уточнила она.
Я подождала, пока Розалин встанет на ноги: это был долгий, невероятно трудный процесс, сопровождавшийся ворчанием, стонами и разминанием конечностей.
Что тебе снилось? спросила я, когда она выпрямилась.
Она поглядела на верхушки деревьев, потирая локти.
Минутку, дай вспомню. Мне снилось, что преподобный Мартин Лютер Кинг-младший опустился на колени и красил мне ногти на ногах своей слюной, и каждый ноготь был рубиново-красным, словно он перед этим сосал леденцы с корицей.
Я думала об этом сне, когда мы двинулись к Тибурону. Розалин шествовала, точно ноги ее были помазаны миром, точно все окрестные земли принадлежали ее рубиновым ногтям.
Мы дрейфовали мимо серых амбаров, мимо кукурузных полей, явно нуждавшихся в системах полива, и стад коров герефордской породы, медленно пережевывавших жвачку и казавшихся весьма довольными жизнью. Прищурившись и глядя вдаль, я видела фермерские дома с широкими верандами и качели из тракторных покрышек, подвешенные на веревках к ветвям ближайших деревьев; ветряки топырились рядом с ними, их гигантские серебристые лепестки тихонько поскрипывали, когда налетал ветерок. Солнце испекло все до полной готовности, даже ягодки крыжовника, из которого состояли живые изгороди, превратив их в изюм.
Асфальт кончился, и начался гравий. Я прислушивалась к звукам, которые он издавал, царапая подошвы нашей обуви. В ямке, где сходились ключицы Розалин, скопилась лужица пота. Я даже не знала, чей желудок громче жалуется, требуя пищи, мой или ее, а стоило нам тронуться в путь, как до меня дошло, что нынче воскресенье, день, когда все магазины закрыты. Я опасалась, что в итоге мы начнем питаться одуванчиками, выкапывать из земли дикий турнепс и личинок, чтобы не помереть с голоду.
Запах свежего навоза наплывал с полей и время от времени отбивал у меня аппетит, но Розалин сказала:
Я сейчас и мула бы съела.
Если удастся найти какое-нибудь открытое заведение, когда доберемся до города, я зайду и куплю нам еды, пообещала я.
А ночевать-то где будем? проворчала она.
Если у них здесь нет мотеля, придется снять комнату.
Тогда она улыбнулась мне:
Лили, детка, не будет здесь никакого мотеля, куда пустят цветную женщину. Да будь она хоть Девой Марией, никто не даст ей ночлега, если она цветная.
Ну а в чем тогда смысл Закона о гражданских правах? удивилась я, остановившись прямо посреди дороги. Разве это не означает, что вам должны позволять останавливаться в мотелях и есть в ресторанах, если вы захотите?
Означать-то означает, да только чтобы люди стали это делать, придется тащить их волоком, а они будут брыкаться да орать.
Следующую милю я прошла в глубокой тревоге. У меня не было никакого конкретного плана, да что там даже никаких наметок для плана. Вплоть до этого момента я в общем-то полагала, что мы где-то по дороге наткнемся на волшебное окошко и через него влезем в совершенно новую жизнь. Розалин же, напротив, коротала здесь время до тех пор, пока ее не поймают. Считая его летними каникулами от тюрьмы.
Что мне было нужно, так это знамение. Мне нужно было, чтобы некий голос заговорил со мной, как вчера, когда я у себя в комнате услышала: Лили Мелисса Оуэнс, твоя банка открыта.
Вот сделаю девять шагов и посмотрю вверх. На что бы ни упал мой взгляд, это и будет знаком. Подняв голову, я увидела самолет сельскохозяйственной авиации, пикирующий над полем, на котором что-то росло. За ним тянулся шлейф распыляемых пестицидов. Я никак не могла решить, какая часть этой сцены относится ко мне: то ли я это растения, спасаемые от вредителей, то ли сами вредители, которые вот-вот погибнут от аэрозоля. Все-таки было маловероятно, чтобы мне предназначалась роль самолета, пролетающего над землей и повсюду на своем пути и спасающего, и обрекающего одновременно.
Я совсем скисла.
Пока мы шли, жара набирала силу, и теперь пот тек с лица Розалин ручьями.
Как жалко, что тут нет церкви, в которой можно было бы стащить парочку вееров, вздохнула она.
Издалека магазин на краю городка выглядел так, будто ему сто лет, но когда мы до него дошли, я поняла, что на самом деле он еще старше. На вывеске над дверью было написано: «Универсальный магазин и ресторан Фрогмора Стю. С 1854 года».
Вероятно, некогда мимо проезжал генерал Шерман[16] и решил пощадить заведение только ради его названия, а вовсе не внешнего вида, в этом я была уверена. Вдоль всего фасада тянулась доска с давно устаревшими объявлениями: «Обслуживание студебеккеров», «Живая наживка», «Рыбацкий турнир Бадди», «Морозильная фабрика братьев Рэйфорд», «Карабины на оленя, 45 долларов» и фотографией девушки в головном уборе в форме бутылки кока-колы. Висела там и табличка, оповещавшая о евангельских песнопениях в баптистской церкви Горы Сион, состоявшихся в 1957 году, если это кому интересно.