Готье Прежан, хотя и выглядел пьянее Джозу, но соображал лучше него. Вычерчивая ногами вензеля, он подошёл к мужчинам и примирительно сказал:
Мы верим вам, мсье! Верим! Мы больше не будем шуметь! Не надо нас бить
Джозу начал было возражать, но Прежан повис на нём и, заплетаясь в мыслях, произнёс:
Мы все трезвые, а он пьяный! Тьфу, ты! Наоборот! Тут они оба упали на пол, и Прежан добавил: Нас даже толкать не надо, не то что бить Мы сами валимся и обратился к Алябьеву: Мсье, помогите нам добраться до постелей И не надо полиции
После разговора с консьержкой Сергей Сергеевич поднялся к себе в комнатку. Сняв ботинки и куртку, он надел шлёпанцы, подошёл к окну и задумался: что же за шкатулку нужно привезти Тетерину из Советской России? Что в ней? Если драгоценности, то пёс с ними, пусть подавится! А если в этой шкатулке действительно какая-нибудь гадость? Сводный брат Тетерина, по профессии химик, никак не выходил у Алябьева из головы. Чем именно занимался этот химик? Никакой информации об этом деятеле у него не было, и он мог получить её только в СССР.
В это время в дверь его комнаты постучали. Это была Лилиан, и она была взволнована.
Мсье, вы куда-то уезжаете? вместо ответа спросила она.
Почему ты так решила, Лиля? поинтересовался он.
У меня такое ощущение. В груди в последнее время ноет. Так вы уезжаете?
Скрывать не стану: такие предпосылки есть, но это ещё, как говорят в России, вилами по воде писано.
И мы с вами больше никогда не увидимся? она как будто собиралась заплакать.
Вот напасть-то! Свалилась ему на голову с небес эта девушка! Но самое главное в том, что она ему тоже нравилась, начиная со дня их знакомства. И если первые полгода он смотрел на Лилю как на хорошенькую дочь мсье Мартена, не более, то в последнее время стал ловить себя на том, что часто думает о ней и скучает без неё. И от всего этого думанья он вскоре разорвал отношения со своей последней женщиной, которую временами навещал.
Из бесед, нередко проходивших между ним и Лилиан по вечерам, он знал о её жизни довольно достаточно, если не всё. Она не таилась перед ним и с девичьей доверчивостью рассказывала ему о своём детстве, о родителях и о друзьях. Он знал, что она любит, и что ненавидит, что близко её сердцу, а что она никогда к нему не примет. Знал и понимал: её искренность это доверенная ему тайна, и он никогда и никому об этой тайне не расскажет. Он понимал, почему она делится с ним своей жизнью, но Но их пароход ещё не пришёл, и вряд ли когда придёт, потому что разница в возрасте между ними была почти в 23 года, а это не семечки подсолнуха. Это как арбуз и вишенка.
Она же, в свою очередь, никогда и ни о чём его не расспрашивала, а он, даже как бы ему порой этого не хотелось, не рассказывал ей о себе. О чём он мог рассказать? О кадетском корпусе? О своей службе? О войне с немцами или о войне со своими соотечественниками, где русский шёл против русского, друг против друга, брат против брата? О чём? Может быть, о том, как отряд пьяных красноармейцев дочиста ограбил деревню, а когда мужики возмутились, полностью вырубил их, и потом до утра издевался над их бабами и детьми, покидав большую часть последних в колодец? Или, может, о том, как спустя два дня этот красноармейский отряд белые загнали к болоту и покрошили из пулемётов, а оставшихся в живых сажали на колы? О том, как красные рубили пленным офицерам головы и поднимали их на штыки, или о том, как белые привязывали коммунистов за ноги к вершинам берёз и рвали их на части? Или, может, о том, как жгли, вешали и расстреливали что белые, что красные, что зелёные и разного рода серо-буро-малиновые? Об этом? Или ещё о чём-то менее страшном, что ему довелось увидеть?
Все хороши были, и те и эти. Алябьев никого не брался осуждать у всех у них была своя правда: кровавая, правильная или неправильная, но правда. Правда у поручика Неелова, невесту которого пролетарии изнасиловали и убили только за то, что она была дворянка. Правда у бойца Красной Армии Прохорова, старенькую мать которого казак зарубил лишь за то, что её сын добровольно пошёл в красноармейцы. У всех правда была, и у него тоже своя, но о себе Алябьев мог сказать честно, как перед Господом: «Я пленных не вешал и не расстреливал. Я убивал или добивал врага только в бою, как противник противника, как того матроса, застрелившего Андрея Игоревича Радеева моего друга и моего названного брата».
Конечно, он мог рассказать Лилиан и о счастливых годах и днях своей жизни: о детстве, о родителях и о друзьях, о том, что он любит, и что ненавидит, что близко его сердцу, а что он никогда к нему не примет. Мог рассказать о своей офицерской службе во благо России, ради чего, по его мнению, мать и родила его на свет. В конце концов, он мог рассказать Лиле о своей любимой женщине, погибшей в 1919-м году, хотя нет, об этом никогда! Личная тема «мужчина-женщина» тема закрытая, как тема «шифр-сейф» в банке.
Так мы больше никогда не увидимся? повторила она.
Почему же? Увидимся, сказал он, в душе не надеясь на это, и стыдясь своего обещания.
И наш пароход придёт, мсье?
Придёт или не придёт, но мы увидимся, Лиля
Она кинулась к нему на грудь и горько заплакала, поняв, что Алябьев наверняка сказал ей неправду. Это для мужчины было уже слишком
Поздним вечером того же дня в дверь к Алябьеву постучали. Сделать вид, что его нет дома или прикинуться спящим было глупо, потому что час назад он выходил из комнаты, спускался на первый этаж и просил Мари приготовить ему крепкого чая. Она приготовила, да такой крепкий, что и слона в сон не свалит.
Стук в дверь повторился.
Одну секундочку одеваюсь! крикнул Алябьев, накидывая турецкий халат.
Лиля вскочила с кровати, схватила со стула своё бельё, чулки и платье и, прикрывая ими нагое тело, спряталась за платяным шкафом.
За дверью стояла консьержка Мари с тяжёлым пакетом. Передав его Сергею Сергеевичу, женщина осведомилась:
Принести ещё чаю, мсье? Или, может быть, ещё что-то нужно?
Нет-нет. Спасибо, ответил он, поймав в глазах Мари пикантный огонёк. К чему бы он?
После того, как она ушла, Лиля вышла из своего укрытия и поинтересовалась:
Что она тебе принесла, Серж?
Не знаю, Лилечка. Посмотрим, ответил он, только сейчас обратив внимание на туфли Лилиан, лежавшие на коврике у кровати в раскиданном виде.
Девушка перехватила его взгляд, подошла, тронула ногой одну из туфель и хихикнула:
Предатели!
Да. Их-то мы второпях упустили, согласился он.
Даже если Мари и заметила, она ничего никому не скажет, шепнула Лиля, целуя его в щёку. Она умная женщина. В конце концов, мне скоро будет восемнадцать.
«Скоро» ещё не «уже» ответил он и, глядя на Лилиан, подумал: «Кроме неё мне никто не нужен! И я ни о чём не жалею. Всё случилось так, как должно было случиться».
В пакете оказалась советская пресса за последние два месяца: газеты «Северный рабочий», «Труд», «Известия», «Правда», справочник по городу Ярославлю и записка от Тетерина. В ней он предлагал мсье Алябьеву и мсье Бонне 6-го сентября в семь часов вечера прибыть на рю дю Ша-ки-пеш и встретиться там с неким господином Дюпре Пти. В конце записки было указано: «Обязательно!» и это слово было подчёркнуто. Отсюда следовало, что г-н Тетерин условия Сергея Сергеевича принимает и кандидатуру Тибо Дюрана, живущего нынче под именем Армана Бонне, не отвергает. Он или поверил рассказу Алябьева о немом французе на слово что было маловероятно, или же проверил этот рассказ, не найдя его подозрительным что вернее всего. А проверить он мог только двумя способами: наблюдением за Дюраном и путём расспросов окружавших его людей. На другие проверки, касавшиеся того же Орлеана, у Тетерина времени не было. И Тибо, выдвигая своё появление именно из этого города, имел под тем самым что-то козырное, что-то то, что действительно нельзя было проверить.