Это была документальная повесть, изданная большим тиражом. Повесть довольно популярная в те годы, когда всё кубинское было окружено в СССР особым ореолом. Она написана прекрасно, легко, в ней множество ярких, замечательных картинок, и в общем, совершенно понятно, чем кубинская революция очаровала Тимура это была все та же романтика путешествия, помноженная на величие исторических событий. Ну и, наконец, впервые Тимур увидел здесь вместо советских бюрократов, вместо скучных тяжеловесных чиновников, карьерных циников людей, которые совершенно свято и по-детски верили во все эти слова: мировая революция, рабочий класс, трудящиеся массы, решения съезда партии.
Даже сами эти слова, такие знакомые и уже приевшиеся, звучали на испанском как-то по-другому: весело, бодро и, главное, искренне. А уж фон, на котором они звучали, и вовсе завораживал:
«Ночью я сидел в баре Эль-Рокко на набережной недалеко от дома, в котором поселился. В подвальчике было темно. Два официанта, светя карманными электрическими фонарями, носили к столикам ром, кока-колу и кастрюльки с искристыми кубиками льда. Иногда луч неосторожно выхватывал из темноты целующуюся парочку. Нет, в Гаване не было объявлено затемнение. Просто в полутьме удобней, интимнее. Здесь такие бары называют куэвас пещеры
Я зашел сюда с митинга.
Я чувствовал себя чертовски усталым. Теперь я знал, что такое кубинский митинг.
Люди сначала идут молча. Кто-то запевает, кто-то начинает скандировать и смолкает, заглушенный шарканьем ног, побежденный ритмом безмолвного движения.
Людей становится больше. Они сходят с тротуаров, заполняют узкие улицы. На перекрестках, если затормозилось движение, появляется оратор-доброволец. Он залезает на решетку, на каменный столбик, а то и на крышу машины и говорит, яростно жестикулируя, пока колонна не двинется дальше. Его слушают молча
Мальчишки в форме, размахивая автоматами, заворачивают автобусы и машины. Такие же мальчишки, без формы и без автоматов, карабкаются на фонари. Трибуна на верхней площадке гранитной лестницы перед рядом гробов, покрытых кубинскими флагами. Ораторы, поднимающие флаги Бразилии, Чили, Перу, Мексики»
Казалось, что мечта его отца, Аркадия Гайдара, о мировой революции каким-то чудом ожила. Что мир поверил в эту старую утопию, что мир проснулся и теперь, очищенный от сталинизма, от ужаса репрессий, шагнет в этот обновленный социализм весело, твердо, что это будет по-настоящему. У Тимура не было даже тени сомнений, кто тут на правильной стороне, американцы, безусловно, были на неправильной. Советские да, на правильной. Ну а как могло быть иначе?
«Улыбающийся парень в форме, отутюженной так, что она кажется скроенной из жести, протягивает бумажный фунтик (Тимур описывает свой первый визит в редакцию газеты кубинской народно-социалистической партии «Нотисиас де Ой». А. К., Б. М.), наливает в него глоток густого, как ликер, кофе, и я еще не знаю, что мы станем друзьями, что буду плясать у него на свадьбе, а потом по кубинскому обычаю подарю его новорожденной дочке серьги две золотые капельки. Не знаю, что с другим, вот тем худощавым, нахмуренным, мы будем лежать на обочине шоссе под бомбежкой, а одного из присутствующих убьют бандиты, когда он поедет с кинопередвижкой в матансасскую деревню. Что вот с теми ребятами мы не раз будем бродить по ночной Гаване и спорить о моральном факторе и материальной заинтересованности, о культе личности, о нэпе, о том, что такое социализм. Мы еще ничего не знаем друг о друге. Просто рады встрече, рады тому, что революция!»
Родовой, фамильный романтизм упал на благодатную почву казалось, что он здесь со всех сторон окружен романтиками революции. И как ему было не влюбиться в эту страну?
Но, конечно, главный эпизод, описанный в книге, это встреча с Фиделем. «Фидель был фантастическим оратором, вспоминала Ариадна Павловна после. Его можно было слушать часами». (Это при том, что испанский они знали очень приблизительно: и она, и Тимур.) «Только через полтора часа поймал себя на том, что слушаю с острым интересом, ничего не понимая» это пишет Тимур в книге «Из Гаваны по телефону» о выступлении Фиделя.
А он говорил тогда много, часто, почти каждый день. И каждая речь длилась три, четыре, пять часов. Люди превращались в слух, люди плакали
Во время атаки на революционную Кубу, когда начались события на Плайя-Хирон, и с помощью американцев там высадился десант «кубинских контрреволюционеров», Тимур по своей собственной воле оказался на передовой.
В книге «Из Гаваны по телефону» он описал все это довольно подробно. Как, услышав об атаке, ринулся на линию фронта. Как, не зная испанского языка, рискуя сойти за американского шпиона и быть расстрелянным, попал в самую гущу событий и, наконец, как, добравшись до штаба, попросил самого Фиделя отправить его на передовую.
«Фидель Кастро положил карандаш, поправил берет, и я решился.
Делаю шаг вперед.
Товарищ премьер-министр! Скоро атака. Прошу вашего разрешения
В комнате повисла пауза. Молчит Фидель, хмуро теребит бороду. Все молчат.
Приготовьте письмо к капитану Фернандесу, говорит, наконец, Фидель. Пусть едет.
Через пять минут джип с погашенными фарами пробирается по шоссе».
Очень многое поместилось в этой паузе.
Через много лет, вспоминая этот эпизод, Тимур расскажет: ему показалось, что Фидель ожидал другого что корреспондент «Правды» попросит разрешения остаться, сопровождать его, «команданте», великого вождя революции, везде и всюду, стать его тенью и его летописцем.
Но молодой Тимур попросил другое: с пистолетом и редакционным удостоверением поехать прямо на войну. Как когда-то его отец в осажденном немцами Киеве.
С тех пор, считает Ариадна Павловна, между ними установилась некая прохладная атмосфера. Никакого интервью, газетного очерка о Фиделе Тимур Гайдар так никогда и не напишет.
А вот с его братом, Раулем Кастро, у Тимура были очень дружеские, близкие отношения. Дружили даже семьями, часто общались. И недаром, когда в начале двухтысячных к власти на Кубе пришел Рауль Кастро и запахло «кубинской перестройкой», Егор Гайдар сказал вдруг задумчиво кому-то из своих близких друзей: «Надо бы поразмыслить о реформировании кубинской экономики. О том, как из классического социализма сделать что-то приемлемое».
О том, что делал Тимур на Кубе, в узких московских писательских кругах ходило немало легенд и слухов. Отчасти в этом виноват сам Тимур, человек лихой, пылкий, душа любой компании, порой склонный и к широким жестам, и эффектным словам. На одной из дружеских посиделок он как-то обмолвился, что на самом деле не просто писал репортажи с Кубы, а выполнял важное задание. (Приводим это свидетельство со слов Андрея Максимова, сына поэта Марка Максимова, ну а то, что такие слухи и легенды имели место, могут подтвердить и другие люди, еще ныне живущие.) Таким образом, писатели, друзья Тимура, были абсолютно уверены, что их друг не просто военный журналист.
Что именно стояло за этой как бы случайно оброненной фразой, со стопроцентной уверенностью сказать сегодня нельзя. Документы закрыты, семья Тимура о таких подвигах папы и деда никогда даже не слышала и абсолютно их отрицает, поэтому придется и нам поневоле оставаться в поле предположений. Но вот одна любопытная деталь.
В 1984 году в родном Воениздате, через двадцать с лишним лет после Карибского кризиса, Тимур переиздал свою книгу «Из Гаваны по телефону» но с некоторыми добавлениями. Немного подсократив и отредактировав свои ежедневные корреспонденции в «Правду», он сделал из них как бы приложение к той документальной повести, изданной в конце 1960-х.