Сильвия освободила ему место рядом с собой и велела лакею принести стул. Вас бы не хватало на моем вечере, сказала она.
С вами мой вечер будет совершенством, сказал он, садясь за стол.
Майкл Кройл был человеком средних лет, худощавый, седой, истомленный, обычно в его глазах было растерянное выражение человека, который ждет, чтобы случилось что-то, что никак не случалось и не хотело случиться. Но в этот вечер растерянное выражение исчезло. Глаза Майкла были ясными, в них не сквозила усталость, манеры его были свободными и непринужденными, в нем чувствовалась уверенность. Улыбка, обещавшая добрые вести, дразнила любопытство Сильвии.
Расскажите мне, сказала она, и когда она наклонила к нему свою голову, она заметила при постепенно угасающем свете ламп, что, кроме довольства и спокойствия, какая-то новая духовность, нечто крылатое светилось и сквозило сквозь маску его лица. Она окинула взглядом своих гостей. Все они разговаривали и смеялись во весь голос, со смешными разноцветными бумажными шапочками над их веселыми раскрасневшимися лицами. Некоторые, зажмурив глаза и наморщив лоб, пускали шутихи, отвернувшись, как будто бы они боялись, что их подбросит до неба. Другие дудели во всякие флейты и волынки, и, как это ни удивительно, никто не занимался изречением поучительных слов. Сильвия, убедившись, что все гости развлекаются по-своему, с чистой совестью повернулась к человеку средних лет, сидевшему рядом с нею.
Расскажите мне. У вас еще есть время до полуночи.
Есть ли? спросил он и оглянулся на белый круг часов, мерцавший на стене за ним. Много времени мне не нужно, но, пожалуй, столько времени потребуется. Я хочу, чтобы вы знали, потому что вы были ко мне так добры около года назад.
Сильвия повела своими молодыми плечами.
Я ничего не сделала.
Кроме того, что навсегда дали мне почувствовать, как среди вашего собственного счастья вы нашли время и внимание для того, чтобы отозваться на то горе, под тяжестью которого я скажу прямо я тогда сгибался.
Он говорил с улыбкой на губах, как будто бы вспоминал с легкой жалостью и благодушной насмешкой о каком-то глупом ребенке, принявшем легкую царапину за смертельную рану. Майклу Кройлу не было надобности быть особенно точным в датах и повторять Сильвии свою, известную для нее, повесть.
Это было самое меньшее, что я могла сделать, вставила она. Так как именно в моем доме вы в первый раз встретили Джоанну Феррерс. И с этого начались все ваши беды.
Милая моя, ответил Кройл, вы дали мне пять чудесных лет. Джоанна, двадцати трех лет, красавица с темно-каштановыми волосами, с золотыми искорками, с огромными темными глазами, со свежим румянцем на щеках и я, побитый жизнью человек тридцати пяти лет, с женой, которая меня не любила и которая не хотела со мной развестись. Если бы я мог жениться на Джоанне, это был бы рай. Но у нас было пять лет и столько же радости.
И он кивнул, грустно смеясь своим воспоминаниям.
Веселье! Глупые маленькие общие шутки. Боже мой! Разве они не делают страсть вдвое более яркой? Вы смеетесь, вы берете ее под руку, вы чувствуете, как она вам отзывается, и вы уже не смеетесь, но вы жалеете весь мир и всех, кто проходит мимо вас. Как жаль, что другие не могут хоть немножко почувствовать вашу радость, ваш восторг. Но в том-то и дело, что они, бедняги, никак не могут.
Сильвия многозначительно посмотрела на часы. Минуты, оставшиеся до полуночи, быстро убегали. Скоро свет должен был погаснуть и снова зажечься, должны грянуть новогодние песни и подобающие приветствия все, что полагается к новому году; и тогда все, что случилось с Майклом Кройлом в этот удивительный вечер, так навсегда и останется для нее скрытым. Она чувствовала, она была уверена в этом, что он никогда ей этого не расскажет, если только это не случится сегодня ночью. Он действительно как будто торопился рассказать ей, он точно запыхался, чтобы поспеть это сделать.
Что же, продолжайте, Майкл, сказала она.
Все, что он до сих пор сказал, Сильвия уже знала. Она знала также и о том, что Джоанна Феррерс упала с лошади во время охоты в Нью-Форест; как ее принесли в лечебницу, стоявшую на высоком холме над этим морем деревьев; как она долго там лежала с переломанным спинным хребтом.
Джоанна стойко боролась, не правда ли, Сильвия? Она не хотела сдаваться, ведь правда? Только время от времени у нее нечаянно вырывалось какое-нибудь словечко. Как-то вечером, когда лихорадка на время ее оставила, она сказала с радостным смехом: «Мне свежо, подумайте только». И она вдохнула в себя воздух сердце при этом сжималось. Но она говорила, что поправляется, что наверное поправится а потом внезапно приблизился конец. Есть силы, которые устанавливают сроки к своему сроку Джоанна ослабела. Еще две недели и она покинула нас во сне.
Так говорил Майкл Кройл. А Сильвия отозвалась вопросительным «да?», которое она произнесла как можно более терпеливым тоном. Все это она также знала, но, несомненно, были какие-то странные вещи, которых она не знала и которые должна была узнать раньше, чем пробьют часы; нечто, преобразившее Майкла Кройла из одинокого сдержанного человека, стоявшего на страже над самим собой, из этого довольно-таки обыкновенного нового Овидия, разглагольствующего о радостях любви. Сильвия торопила его с каким-то волнением, которое она не вполне постигала сама.
«Он должен разделить со мной какую-то странную тайну, думала Сильвия. Это будет моя награда за немного сочувствия и за доброе товарищество».
И как раз в своем стремлении испытать нечто, выходящее за пределы обычного человеческого горизонта, она шла дальше от окружавших ее людей, она должна была затем признать, что в эту ночь получила роскошную награду.
В тот день, когда мне сообщили, что все будет кончено в какие-нибудь две недели, я приехал из Хэмпшира на поезде, продолжал Кройл. Я не обращал особого внимания на места, мимо которых проезжал. Я сидел в купе один. Но так случилось, что в одном месте я выглянул из окна. Я увидел склон, весь заросший вереском, белую харчевню на углу дороги и широкую полосу шоссе полосу всего в несколько ярусов в длину; и тут в первый раз я почувствовал тот ужас, который должен был произойти. Джоанна обычно ездила по этой дороге в моем большом автомобиле, чтобы навестить меня в моем доме у моря. Она радовалась, как ребёнок, великолепной новой игрушке, и, кроме радости по поводу игрушки, она также ощущала как весело радоваться своей игрушке. Она обычно сидела впереди и отвечала на приветствия полицейских и сторожей, стоявших на перекрестке. Всякая напыщенность вызывала у нее смех. И когда я вдруг выглянул из окна на это место дороги, где всегда в дни скачек и часто в другие дни стоял человек, приложив руку к шапке при ее проезде, я почувствовал, о, не в словах, но как течение месяцев и годов, что она уже никогда больше не проедет по этой дороге, до скончания времен, никогда не будет смеяться над собой за то, что разыгрывает важную леди в большом внушительном автомобиле.
Он остановился и улыбнулся своим воспоминаниям, рисовавшим перед ним живую картину в воздухе.
И я никогда больше не ездил по этой дороге, просто закончил он. И когда мне приходилось сидеть в поезде и проезжать мимо этого перекрестка с белой харчевней кажется, она носит имя герцога Корнуэльского я смотрел в окно в противоположную сторону. И вы это понимаете?
Да, понимаю, сказала Сильвия.
Так было до этой недели, продолжал он, и Сильвия бросила на него внимательный взгляд. Потом вдруг, без особой причины, моя точка зрения совершенно изменилась.
Сильвия была поражена. Неужели и он пошел по пути всех людей? Неужели он починил свое отчаяние осколками новой страсти? Неужели несколько лет уже излечили эту рану? Что же, это было довольно обычно, но она ожидала не этого. Поэтому она была несколько задета.