Розановское «акты, совершающиеся» в человеке, на которые «простирается или может простереться его воля», в основном, то же самое, что акты «самодействующего» «мыслящего сознания» Рубинштейна, которыми субъект управляет, но не способом языкового сознания, а иначе. Как именно видно из двух способов жизни. «Первый жизнь, не выходящая за пределы непосредственных связей <> всякое его отношение это отношение к отдельным явлениям, но не к жизни в целом» так как здесь отсутствует рефлексия над жизнью (Рубинштейн, 2003, с. 366). Однако именно такая жизнь, в семье и среди родственников, самый надежный оплот нравственности, поскольку человек не ведает зла, пребывает в естественном, природном состоянии, пишет далее Рубинштейн. Розанов подразумевает подобную модель жизни и показывает, что цель, направляющая жизнь этого человека, скорее вменена, навязана ему обществом, это не личный выбор. А потому такая жизнь «бессознательная». Субъект сознания принял цель как объективную необходимость, причину. Практически в такой модели жизни «самодействующие» (самосовершающиеся) акты не нужны. В связи с работой и устроенной семьей человек попадает в новую реальность, и тогда Рубинштейн описывает вторую модель («способ существования») жизни. Она связана с появлением рефлексии, которая «приостанавливает, прерывает этот непрерывный процесс жизни <> Сознание выступает здесь как разрыв, как выход из полной поглощенности непосредственным процессом жизни» (там же, c. 366367). Одинаковым образом рассматривается генезис субъекта сознания, атрибуты которого сходны во всех основных пунктах размышления Розанова и Рубинштейна или дополняют, но не противоречат друг другу. Перечислим основные: 1) подвижность; 2) последовательность; 3) сохраняемость; 4) постоянство способа, которым совершается генезис; 5) закономерность (Розанов, 1994, с. 162163).
Таким образом, попытки «запретить» С. Л. Рубинштейна заставили его писать сложно, скрывая откровенное мышление, но, обращаясь к трудам более раннего мыслителя, становятся яснее замаскированные складки мысли крупнейшего психолога начала XX в. и его связь с русской психолого-философской культурой.
Литература
Заварзин Г. А. Бытие и развитие: эволюция, сукцессия, хаэссеитас // Вестник РАН. 2007. Т. 77. 4, С. 334340.
Орлов А. Б. Психология личности и сущности человека: парадигма, проекции, практика. М., 2002.
Розанов В. В. Цель человеческой жизни // Смысл жизни: Антология. М.: Прогресс-Культура, 1994. С. 1965.
Розанов В. В. О понимании. СПб.: Наука, 1994.
Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб.: Питер, 2003. С. 512.
Современный психологический словарь / Под ред. Б. Г. Мещерякова, В. П. Зинченко. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2007. С. 490.
Е. А. Стебляк (Омск)
К проблеме генезиса сознания
Интерес к проблеме генезиса сознания, как и рефлексия ограничений ее изучения на путях различных методологических парадигм знания, были и остаются характерной особенностью отечественной психологии XX в. В 1990-е годы обнажилась уязвимость многих, ранее являвшихся недосягаемыми для критики, положений деятельностного подхода А. Н. Леонтьева. Усилилось внимание к потенциалу идей, высказанных Л. С. Выготским. Особенно пристальное внимание приковано к идеям о происхождении сознания из трудовой деятельности (А. Н. Леонтьев) или из интериндивидных взаимодействий (Л. С. Выготский). Общее признание влияния социума на сознание искушало рассмотреть его как порождающий сознание фактор. Однако экспериментальное изучение проблемы зарождения сознания на заре человеческого рода неосуществимо. Невозможность подвергнуть объективному рассмотрению прошлое человечества ограничивает применение естественно-научного подхода. Как отмечает В. М. Аллахвердов, «естественная наука не может рассуждать о проблемах, лежащих за пределами опыта проблема первоначал и конечных целей не является естественно-научной» (Аллахвердов, 2000, с. 70). Не имеющие возможности опираться на свидетельства совмещенных в естественно-научном методе логики и эксперимента исследователи, тем не менее, могут продолжать рассуждать логически или пытаться иначе понять развивавшийся без нашего участия процесс. Интерпретация на пути понимания не может освободиться от пристрастности индивидуального сознания, и, как бы исследователь не пытался, трудно избежать рассмотрения филогенеза через призму индивидуального развития. В поиске оснований сознания особенно велико искушение принять онтогенез в качестве некоторой приближенной модели филогенеза и рассмотреть возникновение сознания у человеческих предков по аналогии с его пробуждением у ребенка. Тем важнее и интереснее обнаружение специфичности ситуации ребенка с представленными в ней взрослым как носителем развитого сознания, идеальными формами культурных значений и смыслов, языком, наконец (Зинченко, 1997). Классическая и современная психологическая мысль представляют образцы как чисто логического рассмотрения проблемы (Аллахвердов, 2000), так и интерпретативного (Зинченко, 1997).
«Произведением новой культуры понимания человека» в XX в. стала культурно-историческая теория Л. С. Выготского. Эта теория, по оценке В. М. Аллахвердова, является скорее философией психологии, нежели психологией или естественно-научной теорией. Приняв марксизм и искренне стремясь рассуждать в духе его философии, Л. С. Выготский полагал сознание продуктом общественного развития. Первичное общественное бытие, социальное через определенный медиатор (другое лицо взрослого, знак или слово) трансформируется во вторичное сознание, идеальный внутренний план. Механизм этой трансформации интериоризация связан с традиционным для марксистской философии делением психики на первичное интерпсихическое (межиндивидуальное) и вторичное интрапсихическое (внутрииндивидуальное). Постепенное погружение развернутого внешнего действия внутрь иллюстрировалось приемом запоминания посредством завязывания узелка «на память» сначала реально, потом во внутреннем плане, идеально.
Эти рассуждения Л. С. Выготского неоднократно подвергались критике с различных методологических позиций. А. В. Брушлинский видит в этом «дизьюнктивном» рассмотрении психической деятельности нарушение принципа детерминации «внешнее через внутреннее», «умаление роли внутреннего мира, опосредующего внешние влияния на личность» (Психологическая наука в России XX века: проблемы теории и истории, 1997, с. 92). Будучи продолжателем философско-психологической традиции С. Л. Рубинштейна, А. В. Брушлинский убежден в изначальном и не отложенном во времени преломлении любых отношений через внутренние условия и потому сомневается в возможности возникновения и существования стадии «интер» «до и без одновременной стадии интра» (там же, с. 202). Впечатление несовместимости идей, принципиальных для культурно-исторического и выросшего из него деятельностного подходов, с одной стороны, и субъектно-деятельностного подхода, с другой, усиливается при предъявлении психологам 192030-х годов упрека в рассмотрении новорожденного младенца «не как человека, а как животного или полуживотного» (там же, с. 205). Действительно, для субъектно-деятельностного подхода имеет принципиальное значение идея о внутриутробном возникновении психики у человеческого младенца, «абсолютно неприемлемая даже для новейших вариантов теории интериоризации» (там же). К сожалению, суждения А. В. Брушлинского, как он сетовал в своих работах, не встретили отклика последователей школы Выготского. Однако представляется важным обнаружение «параллелей» с рассуждениями других видных ученых.