Андрей Попов
Родился в 1959 году в Воркуте. Окончил Сыктывкарский государственный университет, филологический факультет. Публиковался в журналах «Наш современник», «Север», «Молодая гвардия», «Родная Ладога», «Аврора», «Подъем», «Плавучий мост» и других изданиях. Автор нескольких сборников стихотворений. Лауреат Премии правительства Республики Коми в области литературы имени И. А. Куратова (2013, 2020), Южно-Уральской литературной премии (2015), Международной премии имени Сергея Есенина «О Русь, взмахни крылами» (2015), Премии имени Николая Тряпкина «Неизбывный вертоград» (2018). Стихи переводились на венгерский, болгарский, немецкий языки. Член Союза писателей России. Живет в Сыктывкаре.
Как будет жить мой тихий кабинет?.
«И еще одно утро Медлительно, как облака»
«Поэт не спит. В окне луна»
«Хоть грущу но я счастливый»
Наступление пустыни
Смысл истории
«Как будет жить мой тихий кабинет»
«И земля, и все дела сгорят»
Алиса Ганиева
Родилась в 1985 году в Москве. Детство и юность провела в Дагестане. Окончила Литературный институт имени Горького. Публиковалась в «Московском вестнике», «Литературной России», «Новом мире», «Вопросах литературы», «Знамени», «Литературной учебе» и многих других изданиях. Автор книг «Салам тебе, Далгат!», «Полет археоптерикса», «Праздничная гора», «Оскорбленные чувства», «Ее Лиличество Брик на фоне Люциферова века». Лауреат премии «Дебют», «Триумф», Горьковской премии. Живет в Москве.
В трубу
Рассказ
Бывший делец Исаев и фотограф Конюшин за долгую дорогу превратились в почти неразлучных друзей. В вагоне было просторно. Кто-то читал, кто-то пялился на мелькавшие в окнах картинки полей под грозовым сиреневым небом, другие, как обычно, шлялись по поезду или дрыхли в спальных купе.
Вот когда я ездил на обычных поездах, а не в вакуумных, как этот, то обратный путь всегда шел быстрее, говорил Исаев, прихлебывая сладкий чай из стакана. А тут как-то все размыто. Непонятно, в какую сторону мы несемся, то ли на запад, то ли на восток.
Как это непонятно, а пейзажи? возразил Конюшин, кивая на поля в окне. Его куцый хвостик, прихваченный черной резинкой, дернулся, словно вспугнутый воробей.
Ну, тут что справа, что слева одно и то же. Тайга, избенки. А могло бы быть разнообразнее. Программист сдешевил.
Исаев стукнул по голографическому стеклу окошка и громко икнул. Конюшин собрался ответить, что мозг наш недооценивает длительность новой дороги и переоценивает длительность старой, отсюда и сбой, но вместо этого покосился на стакан Исаева и буркнул:
Ты бы осторожнее держал стаканчик. А то ведь все перебьешь. Не хватит нам на дорогу.
Да ты знаешь, сколько у проводницы этих стаканов! воскликнул Исаев. Чем чаще колотишь, тем их больше становится.
Ничего не может увеличиваться бесконечно, заметил Конюшин.
Может! по-детски запальчиво заспорил Исаев. Хочешь сказать, и бесконечности нет?
Думаю, нет, подумав, ответил Конюшин. Наверняка есть какое-то самое большое число, которое мы просто не можем представить.
А что будет, если прибавить к нему единицу? хитро прищурился Исаев.
Все обнулится. Ноль получится.
Исаев хрюкнул от смеха и громко закашлялся. Пузатые щечки его налились, зарозовели. Чай заплясал в стакане и капнул на хлопковую рубашку, под которой круглился мягкий тугой живот.
Это почти как у нас на фирме, наконец просипел он. На страницах бухгалтерского баланса.
Первое время Исаев часто рассказывал, как фирму у него отжала большая сырьевая монополия. И послала его восвояси на копеечных отступных.
Я умный, я не рыпался, долдонил он товарищам-пассажирам. Тех, кто рыпался и нюнил в Интернете, давно закрыли по экономическим статьям. А я вот жив-здоров, путешествую. И бывший бизнесмен победно прищелкивал пальцами.
Мимо них, покачиваясь, прошла девушка с брюзгливой и как будто опухшей после сна физиономией. Девушка была совсем тонкой, так что казалось, джинсы ее еле держатся на одних лишь бедренных костяшках.
Не здоровается, заметил Исаев грустно, когда она исчезла из виду.
А ты бы побольше шары подкатывал! Скоро всех женщин здесь против нас настроишь, хмыкнул Конюшин.
Так ты сам ее в купе приглашал на фотосессию, обиделся Исаев. Небось, особо не целибатствовал.
Так я разведен хотя бы, заметил Конюшин.
А моя жена осталась в Москве. Так что я тоже, считай, вдовец, парировал Исаев. И, помолчав, добавил: Неделю уговаривал вместе поехать, всей семьей. А она говорит, мол, у детей учеба. Дети без связи в дороге не выдержат. А я ей говорю: «Ну так браузеры все равно работают, в режиме офлайн. Да, не початишься, не почитаешь новости, зато можно фильмы смотреть, читать сколько влезет». Всю жизнь мы чего-то не успеваем, бегаем, а тут времени выше крыши. Эх
Исаев махнул рукой. Он часто поминал взбунтовавшуюся семью и каждый раз кончал одинаковой отмашкой.
Времени? задумался Конюшин. Ну, мы движемся по трубе, над землей, почти без трения. Значит, времени у нас, по идее, больше, чем у тех, кто остался. Ты прав. Оно у нас течет медленнее.
Это как в анекдоте про космонавтов, что ли? хмыкнул Исаев. Так мы не в космосе. Мы по Сибири фигачим. И скорость у нас так себе скорость. Восемьсот километров в час. Вот если бы восемьсот тысяч в секунду
Тогда бы, мечтательно произнес Конюшин, мы бы двигались быстрее света. И время бы у нас шло не вперед, а назад. Выходим во Владивостоке, а там Российская империя. Или и того раньше.
А что там и того раньше-то было? Страшно подумать. Китайцы?
На окнах-экранах теперь расстилалась зеленая хвоя, и Конюшину даже чудилось неправдоподобное: мелькавший далеко внизу пушистый хвостик лисы, качающая ствол медвежья лапа.
Как ты думаешь? спросил он Исаева. Почему поездка у нас такая, скажем, элитная, а билеты были такие дешевые? И пассажиров при этом всего ничего.
Ну смотри, охотно начал объяснение Исаев, допивая чай и отставляя стакан в специальную ячейку в подлокотнике, инвесторы были японские, экспериментальный проект, так? Но потом их начали давить наши в Москве, вот они перед уходом и устроили акцию. Единственный поезд. Пятьдесят мест. Тридцать вагонов: бар-ресторан, спальни, кинозал, кухня, склад, медпункт, душевые, спортивный отсек, холодильник Исаев замялся, другой холодильник В общем, кто успел, тот пострел. А дешево ну, это потому, что никто не брал вначале. Помнишь? Боялись. А я вот хоп! и рванул. И Исаев радостно подпрыгнул в кресле.
Конюшин думал о не поздоровавшейся с ними девушке. В начале пути она ехала с мамой. Почти еще школьница, растрепанная, с выдающейся, будто раздвоенной, нижней губой. Мать страшно боялась за нее, переживала, не отпускала от себя ни на шаг. Оказывается, в Москве девушку втянули в какое-то сомнительное подполье. Завели дело за участие в экстремистских молодежных собраниях. Но мать утверждала, что это все наветы, все клевета и девушка ни в чем не виновата. Конюшин тогда почему-то страшно разозлился. Устроил скандал в вагоне-ресторане.
Вам не должны были продавать билеты! орал он. Вы под следствием! Вы не имеете права разъезжать куда вздумается. Тут дети, тут мирные граждане, а вы кого привели? Террористку! Как нам теперь здесь расслабиться, как?
Мать озверела, напала на него, навалилась перезрелыми, болтавшимися под трикотажем грудями. Девушка плакала. Посыпались на пол чипсы, полилось пиво. С Конюшиным потом никто не разговаривал, и он, остыв, просил у обеих прощения, каялся, всхлипывал, бормотал:
Я сам, сам преступник, поэтому на вас и набросился. У меня долги. Просроченные кредиты, ипотека. Задолжал кругом. Жена бросила, а договор оформлен на меня. Ну и покатился.
Исаев потянулся, зевая, посмотрел на часы и, привстав, оглянулся на сидящих в вагоне. В дальнем углу бородатый старичок играл сам с собой в дорожные шахматы. А в центре у прохода качался, нахлобучив наушники, угреватый подросток. Старичок в прошлом был каким-то большим сейсмологом, и о жизни его никто ничего не знал. Он только и делал, что жевал бороду, чах над шахматами и иногда, после рюмочки, пускался в отвлеченные рассуждения с обильным цитированием стихов.