На остановке была гнетущая атмосфера. Я то и дело смотрел в сторону Бога, зная в глубине души, что этот мой поступок Он, скорее всего, одобряет. Ведь я ехал на дачу с родителями, чтобы им помогать. Я делал это без желания, ибо мне не нравилось на даче и я не любил все эти сельскохозяйственные штуки, которыми был одержим каждый старпёр нашего провинциального города.
Ещё больше я не выносил автобусы, в которых меня тошнило и эту сопутствующую вонь, что была неотъемлемой частью старых пазиков и икарусов. Выхлопные газы, грязь под ногами, запах старческого пота и нездорового пищеварения. А когда мы ехали с дачи обратно, в автобусах примешивался ещё и запах дикого чеснока, который надолго впивался в руки и рты тех, кто его дёргал на грядках, или ел.
В общем, мучений здесь было для меня навалом, начиная с утреннего пробуждения и кончая следующими несколькими днями. Я верил, что Бог учитывает моё самопожертвование ради отца и матери и обязательно воздаст мне за это по справедливости.
Впрочем, я не имел право ни на что рассчитывать, ведь на всё всегда была Его воля. И как бы подтверждая эту свою покорность, я ещё раз посмотрел в сторону Бога перед тем как втиснуться в грязный автобус.
Проходите дальше, проходите! сквозь зубы прорычал отец когда мы, прижавшись друг к другу, протискивались на очередную ступень подножки.
Наконец, двери с треском захлопнулись и машина тронулась.
Не знаю как, но все кто были на остановке вместе с нами, уместились внутрь, несмотря на то, что транспорт подъехал уже битком набитый. Благо хоть, что наша остановка была последней перед выездом за город и больше сюда уж точно никого усаживать не станут.
Вошедшие, передаём за проезд! раздался из-за груды человеческих тел грозный голос кондуктора.
Подержи-ка, велел отец, вручая мне сумку, и засунул свободную руку в карман брюк.
Позади меня, скорчившись боком, стояла мама, умудряясь держать в каждой руке по авоське, слева и справа нас подпирали другие люди. Отец достал из кармана горсть мелочи и разложив её на ладони, перебрал большим пальцем мелкие монеты.
Костя, набери четыре пятьдесят, сказал отец.
Я перехватил в одну руку все сумки что у меня были и собрал с ладони отца четыре пятьдесят.
Передай вперёд.
Я насколько мог вежливо дотронулся до плеча старика стоящего чуть впереди и громко попросил:
Извините, вы не могли бы передать за троих?
Как я передам?! Не видишь, мне даже держаться нечем?! взвизгнул противный старик, изгадив воздух, вонючим запахом изо рта.
Давай я передам, сказала женщина чуть дальше.
Спасибо, поблагодарил я, подавляя лютую ненависть ко всему миру.
Я повернул голову и посмотрел извиняющимся взором в сторону Бога, после чего нечаянно наткнулся на ответный взгляд толстухи с накрашенными губами. Она тут же сардонически улыбнулась, подумав, вероятно, что я смотрю на неё, и кивнула, слегка пожав плечами, как бы говоря этим жестом: «да, тяжёлая нам выпала доля, что поделать».
Отвратительное путешествие до СНТ продолжалось около часа. По мере того как автобус углублялся в сельскую местность, пассажиры выходили на остановках и ехать становилось свободнее. Однако к концу поездки меня всё равно ужасно тошнило и, выйдя на воздух, я с трудом сдерживал рвоту.
Что, укачало? заботливо спросила мама, положив мне руку на плечо.
И тут я не выдержал:
Конечно, чёрт! Ещё как! Ездить в это вонючем, сраном автобусе, где дышать нечем, где битком набито и вокруг все эти свиньи, которые моются раз в месяц и жрут говно!
Это что такое?! А ну успокоился немедленно! вскинулся отец. Ты как разговариваешь, паскуда?
Я хотел продолжить агрессию, но в тот момент от окончательного срыва меня спасла подступившая к горлу рвота. Я скорчился пополам и выблевал весь завтрак на грунтовую дорогу.
Меня брезгливо обходили дачники, слышавшие всё, что я только что говорил. Упершись руками в колени, я стоял и отплёвывался, а одна проходящая мимо бабка заявила моим родителям:
Вам бы следовало ремня ему дать воспитание никуда не годится.
Мы сами разберёмся, сухо отозвался отец.
Когда меня вывернуло до конца, мы остались на дороге втроём. Все прочие пассажиры злополучного автобуса ушли далеко вперёд. Я вытер рот тыльной стороной ладони и почувствовал горькое раскаянье за то, что наговорил родителем перед тем как блевануть. Я ведь прекрасно понимал, что у нас никогда не было денег на машину, и что в этом нет вины отца, или матери. Они крутились как могли, лишь бы прокормить меня и дать мне всё для нормальной жизни. А этот мой выпад был ничем иным как одной большой претензией, проявлением чудовищной неблагодарности.
Простите меня, сказал я. Простите, пожалуйста.
Ну, ничего, бывает, ответила мать, а отец фыркнул и отвернулся.
Они зашагали по пыльной дороге в сторону видневшихся вдали дачных участков. Я виновато плёлся следом. Весь оставшийся путь я многократно бросал покаянный взгляд в сторону Бога и повторял про себя: спаси и сохрани. Родители о чём-то тихо переговаривались и ни разу не обернулись.
Мы миновали несколько, выстроившихся друг напротив друга, домиков и приблизились к нашему участку. Отец поставил сумки на землю и достал из кармана большую связку ключей. Выбрав нужный, он открыл старый висячий замок и распахнул калитку.
Наша дача была такой же, как и у всех остальных. Деревянная изба с верандой, одна большая комната внутри и маленькая комнатка-чердак на втором этаже. Под полом был погреб, в котором родители хранили консервированные овощи и фрукты.
Земельный участок был на шесть соток, большинство из которых были заняты грядками и деревьями. В дальнем углу громоздился самодельный туалет. Словом, обычный трудовой оплот советских граждан. И пускай Советского Союза давно не было традиция работать, чтобы заслужить право трудиться на отдыхе, свято чтилась моими родителями так же, как и всеми остальными честными людьми.
Отец открыл дверь в дом и вошёл внутрь. Мы последовали за ним.
Иди наверх, переодень дачные шорты и на голову панаму обязательно, сказала мама.
Я молча кивнул и быстро поднялся по деревянной лестнице в свою «комнату». Это было помещение с низким угловатым потолком и маленькими форточками. Здесь едва хватало места на узкую кровать и низкую табуретку, на которой лежали мои старые шорты, футболка и кепка.
Я переоделся, посмотрел долгим взглядом в сторону Бога, наскоро перекрестился три раза по три и полез вниз. Мне было стыдно за свой срыв перед родителями, к тому же я вспомнил, что они обещали мне какой-то сюрприз по возвращении домой, и теперь совесть меня совсем замучила.
Я любил своих родителей, и честно говоря, почти никогда с ними не ругался, что было среди моих сверстников редкостью. И дело не в том, что я боялся, или меня подавляли, нет, зачастую мне наоборот слишком многое было позволено. Просто я действительно уважал и любил их. Они всегда слушали моё мнение и никогда не затыкали мне рот, а если надо было объяснить что-то серьёзное, чего детям знать по возрасту не положено они объясняли, оговаривая трудные для меня вещи каким-нибудь специальными формулировками, вроде: подробнее узнаешь на биологии, когда будете проходить раздел анатомии.
А сегодня после автобуса сам не знаю что на меня нашло, я будто был не я. Меня словно что-то изнутри схватило и понесло, заставило наговорить всю эту гадость отцу, который всю свою жизнь с момента моего рождения только и делал, что отдавал всего себя мне и матери.
Я вышел из домика, мама, присев на корточки разглядывала грядку с помидорами, папа, вооружившись лопатой уже начал что-то вскапывать. Я подошёл к нему сзади и сказал: